Антология советского детектива-15. Компиляция. Книги 1-11

Лешка возвращался на Кузнецкую прямиком, минуя центр, В городе было по-прежнему оживленно. Издалека доносилась музыка — на Суворовской открылись кафе… То и дело навстречу попадались немецкие патрули. На одном из перекрестков немцы обносили колючей проволокой недавно вырытый окоп, в котором был установлен пулемет. Время склонялось к вечеру. Над городом плыли облака, и цвет у них был багрово-красный…

Перед тем как надолго покинуть Херсон, Лешке пришлось еще раз побывать в родном доме, чтобы взять в дорогу шинель.

Поздно вечером, оставив Силина дожидаться во дворе, он тихонько постучался в дом…

Снова плакала Екатерина, снова умоляла Лешку остаться и, обхватив руками шею, вымочила слезами его гимнастерку на груди. Лешка гладил ее по волосам, по теплой вздрагивающей спине и сам готов был заплакать. Ему было до боли жалко сестру, жалко оставлять ее, такую слабую, беспомощную, совсем одну с Глущенко.

Они стояли в кухне и разговаривали шепотом, чтобы не привлечь его внимания, но он все-таки услышал и ввалился в кухню, с грохотом опрокинув дверью мусорное ведро.

— А-а, пришел большевик! — протянул он, останавливаясь у порога. — Явился все-таки!

Щекастое его лицо расплылось в ехидной улыбке. Губы сально лоснились За дверью виднелась стоявшая на столе бутыль с водкой. У Глущенко был праздник.

— Пришел! Нашкодил, нагадил и пришел! Спрятаться здесь думаешь? А?

Екатерина испуганно смотрела на брата. Едва сдерживаясь, Лешка ответил:

— Я уйду, не беспокойтесь!

Глущенко захохотал:

— Уйдешь, как же! К немцам в пасть! Они тебя проглотят со всей твоей большевистской требухой… — Он хлопнул себя по выпуклому загривку: — Вот ты куда уйдешь! Ко мне на шею! Все сюда лезут, все! Лезьте, Глущенко выдержит! Глущенко добрый! Небось, когда до тебя была нужда, увильнул, а как до своей шкуры дошло, приполз: спрячьте, мол, боюсь!

— Пашенька! — простонала Екатерина.

— Что — Пашенька? Что — Пашенька, я спрашиваю! Неправда? Он возле начальства отирался, а мне пришлось окопы рыть для всякого быдла! Вот он какой, родственничек!.. Слушай, ты, папин сын! Я тебя пущу, так и быть, за ради Катерины пущу… Но ты, паршивец, навсегда запомни, кто тебе жизнь спас! И чтоб тихо у меня, никаких большевистских штучек! Чтобы в доме нишкнуть!

— Плевал я на твою помощь! — проговорил Лешка. — Вот так, видишь! — И плюнул в угол.

— Что-о?! — Глущенко отшатнулся, хлопнул ртом, ловя воздух.

Едва удерживаясь от желания сунуть кулаком в ненавистное лицо зятя, Лешка заговорил тихо, звенящим от напряжения! голосом:

— Плевал я на твою доброту! Вот она где у меня сидит! Давно бы ушел от вас, да Катю было жалко… Век бы тебя не видеть, холуй ты, немецкая шавка!

Все, что накипело, все, что давящим тяжелым комом скопилось за последнее время в потрясенной Лешкиной душе, он вышвыривал сейчас в оторопело распахнувшиеся глазки Глущенко. Он выбирал самые грязные слова, и ему казалось, что он говорит их не одному Глущенко, а всем тем людям, с которыми тот шлялся сегодня по Суворовской. В голове мелькало: «Что я делаю! Ведь Кате жить с ним!» Но он не мог остановиться.

— Я сейчас уйду, но ты знай: я вернусь еще! Если ты Катю обидишь, я тебя где хочешь найду! Хоть под землей! Все ответите, и ты, и вся ваша шайка! Понял? Прощай, Катя!

Лешка сорвал с крючка шинель и, откинув носком ботинка подкатившееся ему под ноги мусорное ведро, вышел, хлопнув дверью.

Уже на крыльце он услышал, как в голос заплакала Екатерина и заорал пришедший в себя Глущенко.

— Чего вы там расшумелись? — спросил Силин.

— Так, ничего, — тяжело дыша, ответил Лешка. — С зятем говорил… Попрощались… Теперь все…

Снова пригодилось Лешкино знание города. Он вел Силина путями, известными только херсонским мальчишкам. Город был темен и тих, но почти на каждой улице расхаживали немецкие патрули. Приходилось петлять, возвращаться назад и искать дорогу.

Они добирались не меньше часу. В районе Гимназической улицы миновали последнюю немецкую заставу и спустились к Днепру. Берегом вышли к поселку.

Низкие покосившиеся хибарки стояли неровно, то выше, то ниже, сливаясь в одну груду. Ни огонька в окнах, ни дыма над крышами, ни собачьего бреха. Но вскоре дорогу им преградили три темные фигуры. Три такие же фигуры появились сзади. Спросили угрожающе:

— Кто идет?

Силин назвал себя, держа наготове гранату. Лешка тоже сунул руку за пазуху и схватил револьвер. Силина узнали. Когда пошли дальше, Лешку уже не могла обмануть кажущаяся пустота поселка: вокруг слышалось движение, приглушенные голоса.

На берегу увидели людей. Осторожно постукивая топорами, они сбивали плот. Чуть дальше темнело длинное, с плоской крышей, строение, по виду похожее на сарай. Туда их и направили.

В низкой хибаре, где удушливо пахло гнилой рыбой, было много народу. Сидели, лежали, стояли вдоль стен, опираясь о винтовки. Коптили тусклые фонари. В углу две женщины в белых косынках наклонились над лежавшим навзничь фронтовиком, у которого была забинтована вся голова. Люди молчали.

Приход Силина и Лешки вызвал некоторое оживление.

— Живой, Петро? — окликнули Силина.

— Проходи, начальство, садись…