Антология советского детектива-16. Компиляция. Книги 1-20

— В 1923 году я переехала с родителями из Житомира в Ташкент и в том же году поступила на медицинский факультет САГУ. Когда училась на третьем курсе, познакомилась с профессором Панкратьевым, который читал у нас лекции по физиологии. Мы стали встречаться. Через полтора года он сделал мне предложение.

Со своей женой Николай Петрович развелся несколько лет назад и был совершенно одинок. В декабре прошлого года мы зарегистрировали брак в загсе, а затем венчались в церкви.

— Как сложилась ваша жизнь с профессором?

— Все бы хорошо, но, к сожалению, он ревновал меня даже к матери. Я проводила около нее много времени, потому что мама очень больна, и нужно было за ней ухаживать, а Николай Петрович скучал без меня. Он говорил, что эти часы вычеркнуты из его жизни. Особенно он нервничал, когда мне приходилось ночевать в родительском доме.

— Каким был покойный по характеру?

— Николай Петрович был человеком замкнутым: в гости мы не ходили и у себя никого не принимали.

— А в чем суть научных исследований вашего мужа, вы знаете?

— Профессор занимался очищением крови у животных, которым предварительно вводили различные ядовитые вещества. Он говорил, что находится на пороге большого открытия в медицине. Но последние месяцы приходил домой мрачным: опыты заканчивались неудачей.

Николай Петрович сконструировал специальный прибор для освобождения крови от балластных веществ, которые накапливаются в ней при болезни почек, но положительных результатов не добился. Это удручало его, делало раздражительным и нетерпимым. Последнее время я с трудом уживалась с ним и в глубине души не раз пожалела, что вышла замуж за человека с таким тяжелым характером... Но я его очень любила.

— Что вы думаете о краже вещей?

— Ума не приложу, когда их успели похитить? Ведь ящик письменного стола, где они лежали, был закрыт на замок. Подобрать к нему ключ было трудно. В том же ящике находился труд мужа о прижизненном промывании крови, но, по-моему, и рукописи этой при обыске не нашли. Впрочем, в то утро я была так расстроена, что не помню...

— Ну, а что было накануне гибели Николая Петровича? В каком он был состоянии? Может, произошло что-то из ряда вон выходящее?

— Да нет, — ответила Марина. — Все было, как всегда. Я задержалась опять у мамы, но ненадолго. Вернулась около половины одиннадцатого, потом мы еще долго говорили о последних неудачах профессора в научных исследованиях и о наших взаимоотношениях. Конечно, они оставляли желать лучшего. Я дала мужу понять, что твердо решила уйти от него. Он измучил меня своей ревностью. У меня сил не осталось! Ночью он спал плохо, часто выходил пить воду. Ну, а утром... Об этом вы знаете.

Сазонов перелистал несколько страниц дела, нашел место, отчеркнутое на полях красным карандашом, спросил:

— На прошлом допросе вы показали, что, увидев мужа с простреленной головой, подняли с пола револьвер и положили его на столик в прихожей. Как человек, знакомый с медициной, и, наверное, с медициной судебной, вы должны были знать, что в таких случаях ничего трогать нельзя. Все должно было оставаться на своих местах.

— Я в тот момент совершенно растерялась, мои поступки были необдуманны и сейчас для меня совершенно непонятны.

— Можете еще что-нибудь добавить? — Сазонов внимательно посмотрел на допрашиваемую.

— Пожалуй, я рассказала все.

— Тогда подпишите каждый лист протокола отдельно.

Что-то в рассказе Марины насторожило следователя: чего-то она, судя по всему, не договаривала, хотя, в общем-то, рассказ ее казался правдивым. И все-таки Сазонов чувствовал, что Марина знает о смерти мужа гораздо больше, но почему-то умалчивает об этом.

* * *

Отца Марина не помнила. Мать вышла во второй раз замуж, когда девочке было три года. Отчим служил инженером в строительном тресте и был всегда занят. Мать Марины — Елизавета Павловна Турбина — окончила гимназию, в совершенстве владела французским языком, играла на фортепьяно.

В доме Турбиных собирались друзья отчима, по тому времени люди передовые, интересные, говорили о литературе, музыке, живописи, много спорили. Марина сама рисовала, бегло разговаривала по-французски, но была замкнутой, стеснительной девушкой, неловко чувствовала себя в компании сверстников. Может быть, это было связано с тем, что еще в школьные годы у нее начала развиваться близорукость, и на занятиях она носила очки. Вероятно, поэтому и успехом у молодых людей не пользовалась.

В институте Марина училась хорошо, некоторые лекции приводили ее в восторг, в особенности лекции профессора Панкратьева. Читал он действительно артистично и до такой степени увлекался, что иногда в его речи проскальзывали целые фразы на немецком, английском или французском языке. Самые сложные проблемы он умел донести до слушателей так, что они становились понятны и менее подготовленным студентам. Молодежь Панкратьева любила, он всегда был справедлив и доброжелателен, на экзаменах никогда не придирался, его больше интересовало не заучивание отдельных фактов, а умение самостоятельно мыслить.