Антология советского детектива-2. Компиляция. Книги 1-11

Вчера еще она таила надежду, маленькую, совсем крошечную: слова барона. Его протест. Его заверения, хотя бы соболезнования. А он молчит. Молчит умный, рассудительный, добрый барон Менке. Она знала его добрым. К ней. К дочери Пауля Хенкеля, друга детства. Рут сама изберет путь.

Впрочем, путь уже избран. И не согласия ждет шахиня. Не свободы действий. Ей нужно подтверждение того, что она совершила. Теперь подтверждения. Менке бессилен. Менке сдался. Минуту назад она искала утешения. Минута прошла. Какая важная минута. Она решила многое. Почти все. Прощайте, барон.

— Не забывайте меня, — грустно, с улыбкой, кажется, произнес Менке. Он догадался, что больше не нужен.

«Забуду. Я не умею и не хочу занимать себя заботами о других. Мне это в тягость. Да и зачем». Мысль Рут работает удивительно четко. Волнение уже прошло. Решение принято.

— Я могу быть полезен… — заканчивает барон. «Это другое дело, — соглашается Рут. — Вниманием начальника отдела пропаганды Восточного министерства следует воспользоваться».

Она хотела пожелать барону здоровья, прошептать что-нибудь приятное напоследок — все-таки он может оказаться полезным. Но не успела.

Трубка опустилась. Там, в министерстве.

В берлинских газетах появилось сообщение о диверсиях на железнодорожных магистралях Средней Азии. Первое сообщение за время войны. Саид узнал об этом от Азиза. Тот слышал по радио: взорван мост на Амударье, сошел с рельсов нефтеналивной состав недалеко от Казалинска. Азиз говорил с усмешкой. Злой усмешкой, а у Саида на висках выступил холодный пот.

— Сам слышал? — переспросил он Рахманова.

— Вместе с Паулем Хенкелем… Знакомые слова схватил: Амударья… Казалинск. Толкнул старика: Что говорят? Он растолковал… Взрыв… Шпренгунг…

Саид не хотел верить. Кинулся к Хенкелю. Старик грел ноги у газовой плитки и пил кофе. Интерес к сообщению не удивил. Квартиранту хочется знать, что делается на его родине. Как мог подробнее пересказал сводку с фронта. Сообщение шло после официальной сводки верховного командования. Название станции Пауль Хенкель не помнил. И на какой реке взлетел мост, тоже не знал. Но река большая, самая большая в Туркестане.

Значит, правда. И все-таки Саид не мог принять эту страшную новость. Сердце протестовало. Охваченный тревогой, он выбежал на улицу и помчался к первому газетному киоску.

Только «Берлинер моргенпост». В ней может не быть последней сводки. А вдруг! Протягивая деньги продавцу, Саид пробежал глазами по странице утренней газеты. «Стабилизация Восточного фронта… Фельдмаршал фон Манштейн возвращает Германии Харьков… Из стратегических соображений Роммель отходит на линию Марет… Английские войска несут огромные потери под Триполи…» Не то… Не то. Через звездочки короткий текст: «Советский тыл в огне…» Вот, кажется, то, что он ищет. Ставка верховного командования сообщала о крупных диверсиях на железнодорожных магистралях Туркестана. Взлетел мост через Амударью… Пущен под откос нефтеналивной состав, шедший из Красноводска в Куйбышев… Текст набран жирным шрифтом. Слов немного, но они обращают на себя внимание. Должны обратить. Немцы интересуются положением за линией фронта. Геббельс без конца трубит о слабости советского тыла, о скором развале государственной машины большевиков, о голоде, эпидемиях в России. Разгром под Сталинградом шестой армии несколько охладил министра пропаганды. Теперь он снова обретает дар речи. Сообщение из Туркестана подкрепляет слова Геббельса.

Саид в растерянности. Верить или нет сводке? Не хочется верить. Пусть это будет пропагандистский трюк. Наглая ложь. Самообман немцев. А верить приходится. Саид знает, куда полетели две группы парашютистов. Знает задачу Анвара. Именно — железнодорожный мост. Важнейший участок коммуникации. Снова Ислам-бека бросает в холодный пот. Он, Саид, выпустил из рук диверсанта. Дал ему возможность нанести удар в спину. Благословил напутствием, показал тропу, которой надо идти по родной земле. Виновен. Исламбек виновен в преступлении, совершенном против его родины.

Продавец, сухонький старикашка в пенсне, окутанный большим шарфом, смотрел на Саида. Смотрел и недоумевал, почему он стоит. Почему не берет газету, за которую уже заплатил. Кашлем напомнил покупателю о собственном существовании, о ходе времени. О жизни.

Саид кивнул благодарно. Свернул газету, сунул в карман шинели. Пошел. Не назад, к дому Хенкелей. Прямо, вдоль широкой, сырой от ночного снега Шонгаузераллей. Встречные прятались в воротники, вдоль улицы летел северный ветер. Срывал с крыши тающий снег — капли срывал уже — и жег ими лицо. Саида он бил в спину. Толкал. Торопил.

Куда?

В пустоту. В серое утро. В ненавистный город. В эти берлинские улицы с холодными домами, с чужими людьми.

На Ноенбургерштрассе? Нет. Что скажут ему там? Повторят те же слова из сообщения. Черные слова. Кто с довольной улыбкой, кто с испугом, кто с грустью. Но никто не опровергнет. Они не знают истины. Немцы кормят их тем же, что и сами едят.

Ему, Саиду, нужна только истина. Правда нужна.