Антология советского детектива-20. Компиляция. Книги 1-15

От сена шел крепкий дух. Жара сгущалась. Даже соломенная крыша не спасала от июньского зноя. Кощея не было. Видно, задержались те бабы. Давно уже не приходилось мне прятаться вот так, безоружным. Но я изображал торговца из местечка и пистолет оставил у Софранской в фибровом чемодане Вегнера вместе с полным обмундированием офицера кригсмарине.

Через слуховое окошечко я видел светлый ствол орехового дерева и его широкие листья. Даже в жару они остаются яркими и свежими. Пес высунул голову из будки, вывалил язык. Ему тоже жарко. Дверь корчмы, выходившая во двор, была распахнута, но Кощей все не шел. А Бальдур мог приехать в любой момент.

Парадная дверь корчмы не была видна мне. Но дорога в обе стороны от дома хорошо просматривалась. Я вздохнул с облегчением, когда ушли наконец уборщицы. И тут же у самой корчмы промелькнул соломенный бриль. Кто-то вошел. Почему-то я его раньше не заметил на дороге? Не в кустах же он сидел?

Пыль на шоссе. Едут! А партизан нет. Еще издали я узнал Бальдура. Он был в летней соломенно-желтой форме войск СС, как и те, что сидели сзади. Всего, считая шофера, семь человек.

Конец! Операция провалилась. И неудивительно. Слишком мало было времени для подготовки. Но кому это интересно? Москве нужны сведения о танковом корпусе. Как добыть их?

Из шинка во двор вывалилась вся команда эсэсовцев. Трое быстро обежали вокруг клуни. Человек в бриле закричал Бальдуру:

— Осторожней, господин офицер! Он, наверно, вооружен!

Подлюга — Присудок!! Вот где он! Я виноват. Сам спас его от партизанской пули.

Автоматная очередь прошла по кровле. Посыпалась соломенная труха. Всем телом вжался в толстый слой пыли на потолке. Подполз к краю, раздвинул солому. Так и есть: клуня окружена!

Снизу кричали:

— Партизан, спускайс! Шнель!

Я мечтал о пуле, об одной-единственной пуле, чтобы пустить ее в свою дурную башку. Но и этого мне не дано!..

— Er ist scheinbar waffenlos*["100], — сказал Бальдур своим.

— Scheint keiner da zu sein!*["101] — ответил унтершарфюрер.

— Ты — подонок! — закричал Бальдур на Присудка. — Если соврал, прикажу вырезать язык! Полезай на чердак! Тащи его оттуда!

И он полез, наверно, под пистолетом. Заскрипела приставная лестница. Я встал у люка. Появилась голова в соломенном бриле.

— Послушай, ты, слезай, — лепетал он, не видя меня и давясь от страха. — Хуже будет!

Но мне уже не могло быть хуже. С размаху я ударил ногой изо всех сил. Присудок рухнул вниз. Никогда я не думал, что человек способен так выть. Вой перешел в неясное бормотание. И я снова услышал голос Бальдура:

— Hab ja gesagt — ist waffenlos! Bei lebendigem nehmen!*["102]

Через несколько минут я лежал на земляном полу клуни, связанный по рукам и ногам. Меня не били, только раз стукнули прикладом, когда связывали. Бальдур стоял надо мной, расставив ноги, точно в той же позе, как на водной станции после нашего заплыва. Он демонстративно говорил со мной только по-русски:

— Как дела, герр хауптштурмфюрер? Интересно, что сказал бы Лемп при виде этой картинки? Тебя, естественно, повесят, но если не хочешь лишних мучений, говори, где твои сообщники.

Он был уверен, что я не один. Я не стал отвечать.

— Молчишь? Раньше ты был разговорчивее. Но мы еще побеседуем с тобой.

Он вышел наружу, оставив одного эсэсовца стеречь меня. Присудок лежал тут же. Он то стонал, то впадал в беспамятство. Бальдур распоряжался во дворе. Теперь он вспомнил о Кощее, но того и след простыл.

Как угнетает солнечная тишина! Машин не слышно на шоссе, и птицы замолчали. Только листья чуть шелестят в знойном мареве...

Я вдруг подумал, что смерть сейчас не пугает меня. Надо же когда-нибудь! Только вот этот танковый корпус... Куда он идет? Зачем? Этого я уже не узнаю... Из двери пышет как из печки. А тут не жарко. Только болит разбитая скула. И пить хочется, но не так мучительно, как в шепетовской комендатуре. Я тогда старался думать об Анни, чтобы забыть о воде... Теперь мысль об Анни, явившись, уже не оставляет меня. Я открываю глаза, и с темного потолка на меня смотрит Анни. Вот ее широкий ясный лоб и четкие брови. Губы улыбаются. Как хорошо я вижу твое лицо, Анни!

Ветерок повеял. Оказывается, запахи тоже бывают печальными. Горький запах... Это пахнут твои руки или, может быть, листья ореха? У этого дерева гладкая, прохладная кожа. Если бы прикоснуться к ней щекой... Ты пахнешь листьями ореха, Анни?..

Я всматриваюсь до боли в ее лицо на потолке, зыбкое, как отражение в воде. Мне хочется услышать голос, и я слышу его. Сейчас мне можно все. И скользит, мерцает светлая мелодия. А слова? «Entbehren sollst du! Sollst entbehren!»*["103]

Почему я должен отказаться? Хочу жить! Хочу купаться в реке! Хочу видеть солнце, а не блики на потолке сарая. И нет Анни! Полутемная клуня, прелая солома и немец в соломенно-желтой форме. Он задремал на ящике из-под пива. Поставил между колен автомат. Даже подползти к нему я не могу. Я ничего не могу — только мыслить. Но пока мыслю, линия фронта проходит через дверь этого сарая, через мое сердце, раз оно еще бьется.