Антология советского детектива-22. Компиляция. Книги 1-24

Михеев поспешно достал из полевой сумки завернутые в коричневую компрессную клеенку толстую тетрадь, карту, полевые записные книжки.

— Вот, тут все. Единственный экземпляр! Понимаешь? Только тебе и мог доверить! Специально ехал. Я это не мог держать при себе. Сам видишь, что кругом творится, а это большой секрет! Документы ни в коем случае не должны достаться фашистам! Понимаешь: ни в коем случае! Поэтому спрячь у себя, сохрани. Понял?

— Почему не понял, фсе понял. Путь спокоен, сохраню, — просто ответил Баугис.

— Если к тебе придет человек и скажет слово «сталинит» — значит, он от меня. Никаким другим не верь! Ста-ли-нит. Запомнил?

— Сапомнил. А может, сам останешься? Скашем, што ты...

— Нет, папа Ян, нет. Я должен...

«По коням!» — послышалась команда.

— Прощай, папа Ян! — порывисто обнял старика Михеев.

— Сачем прощай — до свитанья, Михас. Храни тепя бог! Я буту ошитать тепя, Михас! — уже вслед другу сказал Баугис.

К старику подхромал раненый конь. Остановился, жалобно глядя. Старик нагнулся, осмотрел, скрутил из платка жгут — перетянул кровоточащую ногу. Погладил.

— И тебе досталось ни за что, бедняга. Ну, пойдем, может, что и получится, — сказал по-латышски.

Конь понял и, припадая, побрел следом.

На другой день рано утром Бруно вернулся из города, как они называли ближайшее местечко. Отец вечером дотемна провозился с раненым конем и сейчас еще спал. Проснулся от стука. Сын поздоровался, умылся, молча сел за стол. Отец молча налил ему простокваши, поставил на стол блюдо с картошкой. Молча стали завтракать — Баугисы не любили болтовни и пустословия. Утолив первый голод, отец спросил:

— Почему вчера не пришел? Я ждал.

— У моста на нашем шоссе бой сильный шел.

— Слышал. А потом, к ночи? Побоялся?

— Нет. Вышел, да задержался.

— Почему?

— Пока лопату нашел, пока похоронил...

— Кого?

Сын вытер руки, достал из-под пиджака старую полевую сумку, положил на стол. Отец отстегнул, откинул клапан. На изнанке его чернела надпись «Мих. Михеев». Старик, потемнев, тяжело перекрестился.

— Лица не было, я его по рубашке узнал, — сказал Бруно.

Ян ударил кулаком по столешнице — так, что деревянное блюдо подскочило:

— Проклятые боши!

— Это не они, это банда Ансиса.

Ансис издавна на всю округу славился! Был поначалу обыкновенным хуторянином, затем подался в айзсарги. Стал богатеть. Сначала закабалил соседей-хуторян, а там и вовсе завладел их хуторами. Сына в Ригу учиться отвез, хвастал, что выведет его в большие люди. Не успел. И сам рухнул: латыши установили опять Советскую власть! Озверев от злобы, Ансис с сыном ушел в лес к бандитам...

— А при Ансисе — люди заметили — уже были два офицера в немецкой форме, — сообщил Бруно.

Старик, казалось, не слышал. Он сидел, не шевелясь, уставясь взглядом в столешницу. Потом тяжко вздохнул:

— Так. Значит, никто уже не придет, не скажет «сталинит»...

— Чего не скажет? — не понял Бруно.

— Да так, ничего... Пойди, напои беднягу — раненые всегда пить хотят...

Прошел год.

Трагически погиб Арвид — и старика заметно подкосила утрата. Он крепился, но все чаще прихварывал, по два-три дня отлеживаясь в своей лачужке, куда его выселили немцы. Бруно пристроился в местечке и лишь наведывался к отцу, объясняя это тем, что боится немцев. Однако отцовское сердце чувствовало — не в боязни дело. Да и не был никогда Бруно трусом.

И вот как-то раз, когда отца особенно прихватило, он поведал сыну свою тайну. Не полностью, а лишь главное: что случайно стал хранителем очень важного секрета, о каком никто, кроме него, не знает. А должны знать. Но — только в Москве! Как тут быть?

Бруно долго молчал. Наконец решительно бросил:

— Пиши. Только коротко.

— Что?

— То, что нужно сообщить.

— Объясни.

— Не могу. Я связан словом.

Теперь отец замолчал, точно, как сын. Потом сказал:

— Ты меня огорчил, сын. Ты меня очень огорчил. Я всегда считал, что мы с тобой — один человек. Одна душа, одно сердце, одна мысль. Я тоже давал слово. Но я открылся тебе, потому что ты — это тоже я. Значит, я ошибся.

— Нет. Прости меня. Я скажу. Я принадлежу к настоящим латышам, какие сейчас борются за Советскую Латвию. У нас есть связь с Большой землей. Я доставлю твое донесение Милде, она сообщит в Москву.

— Доставишь? Но ведь это опасно.

— Да, это опасно. Но ты не сомневайся, к врагам твое донесение не попадет.

— Я не сомневаюсь, я... А кто эта Милда? Дочка Ансиса...

— Ты с ума сошел!

— Ничуть, отец. Милду еще при Ульманисе жандармы называли «Советка». Перед войной она была секретарем райкома комсомола, стала членом ВКП(б). Сейчас Красная Милда — руководитель подпольной организации молодых патриотов Латвии. Ее штаб имеет радиосвязь с Москвой.

— Красная Милда! Несчастная! Такой девушке бог дал такого отца!

Больной Баугис тут же стал писать донесение. Ему было вдвойне страшно: и за сохранность секрета, и за судьбу последнего сына. Написал он иносказательно, чтобы не только немцы (попадись им Бруно, не дай бог!), но даже радист не догадался ни о чем.