Антология советского детектива-24. Компиляция. Книги 1-23

— Фиалки? А-а, фиалки. Ты разве не заметил, что на улицах сейчас торгуют фиалками? Весенние цветы. Но ты, кажется, на это не обращаешь внимания.

— Да, я человек сугубо прозаический, — растягивая слова, произнес Устюжаев. Он аккуратно сложил газету «Четвертый час», бросил ее на стопку других и взялся за «Новости дня». Но чтение уже не шло на ум, он только делал вид, что читает. С Володей что-то творится… Слишком хорошее настроение, болтает глупости. С ним что-то происходит…

Они хорошо знали друг друга, вместе работали, дружили.

Володя Корабельников был сыном врача, большевика-подпольщика, участника восстания на Красной Пресне. Вместе с родителями побывал он и в ссылке и в эмиграции. Жил во Франции, Швейцарии, Болгарии. За границей окончил учебу. Он отлично говорил на трех иностранных языках, был образован и, главное, без памяти любил Родину, Москву, с которой были связаны воспоминания его далекого детства.

В первые же дни революции Корабельниковы вернулись в Россию, поселились в Москве, на Пречистенке…

Павел Устюжаев окончил только городское четырехклассное училище и начал работать. В тринадцать лет, когда отца забрали в действующую армию, он поступил подручным слесаря на завод Гильменса.

Шла война, и рабочий день длился по двенадцати-четырнадцати часов. Возвращался Пашка после работы домой до того уставшим, что засыпал на ходу. И все же урывками, выкраивая любую свободную минуту, читал, жадно читал книгу за книгой. И наступил такой момент, когда в руки к нему попала подпольная литература…

А затем Пашка распространял на заводе большевистские листовки, стоял вместе с другими ребятами на посту во время массовок, переносил и прятал в укромных местах оружие. Был он, в сущности, еще подростком, но уже хладнокровно, обдуманно, со сметкой выполнял многие поручения подпольного комитета партии.

Октябрь Павел Устюжаев и Володя Корабельников встретили в одном красногвардейском отряде: дрались с юнкерами, засевшими в Александровском училище. Потом стычки с бандитами, бесконечные ночные дежурства, патрулирование улиц, митинги, облавы в дворянских и купеческих особнячках и многое другое, что приходилось выполнять большевикам в первые дни становления Советской власти.

В марте восемнадцатого года, после переезда Советского правительства в Москву, они оба были направлены в Чрезвычайную комиссию…

Тишина в комнате еще некоторое время ничем не нарушалась. Устюжаев по-прежнему перелистывал газетные страницы, Корабельников все еще стоял у окна.

В коридоре послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, и вошел щуплый, невысокого роста человек лет тридцати пяти — сорока, в потертом пиджаке и косоворотке с расстегнутым воротом. Это был Глеб Илларионович Якубовский — ответственный работник отдела. Поздоровавшись, он дал знак ребятам следовать за собой.

В глубине кабинета стоял громоздкий письменный стол с лампой, телефоном и стопками книг. Вдоль стен были расставлены венские стулья. Обои кое-где пообтерлись, поблекли, только в одном месте, где висела раньше большая картина, выделялось светлое квадратное пятно.

Усевшись за стол, Якубовский принялся сосредоточенно чистить мундштук. Его явно что-то удручало. Должно быть, и за мундштук он взялся, чтобы чем-то отвлечь, занять себя. Наконец он сокрушенно произнес:

— Феликс Эдмундович, идя сейчас на заседание коллегии, упал в обморок. Это, безусловно, от переутомления. Совсем себя человек не щадит…

Сердце у ребят сжалось от тревоги. И в то же время каждый из них ощутил чувство гордости. Никто из чекистов не щадит себя во имя революции. Не знают они покоя ни днем, ни ночью. Живут впроголодь. Паек все уменьшается и уменьшается. В последнее время на день дают только по осьмушке черного хлеба. Да что там паек! Нет таких бедствий, перед которыми дрогнули бы их сердца, ничего не может заставить их отступиться от своих убеждений, высоких целей, ради которых они борются…

Чувство тревоги и беспокойства — Дзержинский болен! — не расслабило молодых чекистов, а как-то нравственно подтянуло их. Каждый подумал, что раз Дзержинский с подорванным здоровьем отдается делу целиком, до изнеможения, то им, молодым, крепким и выносливым, все задания нужно выполнять с удвоенной энергией, ни в чем не делать себе поблажек.

В кабинет вошел еще один сотрудник отдела — Баженов, бывший балтийский моряк. Якубовский перевел на него усталый взгляд и спросил:

— Ну как, Василий Никитич, офицеришка?

Баженов нахмурился:

— Все еще виляет.

— Ну, ничего, пусть еще немного покуражится.

Затем, обращаясь к молодым сотрудникам, он вкратце изложил им суть дела.