Антология советского детектива-3. Компиляция. Книги 1-11

Профессор медлил с ответом. Собственно, он сам не знал, как отныне следует ему поступать. Письмо Альберта словно перевернуло всю его жизнь, заставило новыми глазами поглядеть на происходящие в стране, да и во всем мире, сложнейшие события.

Лебволь обнял старика. Затем взял его безжизненную, холодную руку и стал гладить ее.

— Успокойтесь, отец. Мне кажется, все идет так, как нужно. Найдем и мы выход. Я даже знаю какой…

Профессор внимательно посмотрел на племянника. Тот выдержал его взгляд, тихо сказал:

— Я недавно в Германии. И простите меня, отец, я всегда считал, что мы делаем хорошее дело. Вы же тысячу раз правы: мы готовим чудовищное оружие массового уничтожения людей, а значит, мы преступники в глазах народов мира.

Шмидт молча соглашался с доводами Лебволя, хотя твердо знал, что ничего подобного он никогда ему не говорил. Но все-таки это были и его мысли, вот почему он с одобрением принял слова племянника. Лебволь же старался показать, что письмо брата произвело на него огромное впечатление, круто изменило его взгляды. И при всем этом он думает не о себе, а заботится о дядюшке и кузине.

— Я понимаю вас, отец, — помолчав, продолжал он, — Ведь чем больше известно имя в мире, тем большая ответственность накладывается на ученого. Тут стоит подумать! А Альберт все же смелый парень! Видимо, русские действительно гуманные люди…

Лебволь наклонился к старику, по-сыновнему поцеловал его в лоб и вышел.

Профессор снял очки и в раздумье закрыл глаза. Ему стало больно оттого, что его семью держат в качестве заложников, и стыдно за государственного чиновника доктора Кальтенбруннера, не сумевшего сохранить Альберта и даже скрывавшего от него пленение сына русскими. Они стремились любой ценой добиться от него создания сверхстойких отравляющих веществ, шли на обман, только бы заполучить мощное химическое оружие, которое в совокупности с бактериологическим способно уничтожить все живое на земле. В первую очередь созданные средства массового уничтожения людей Гитлер обрушит на своего врага номер один — на русских, а с ними, выходит, погибнет и его сын Альберт. Нет, он не может этого допустить…

Только под утро смежились тяжелые веки профессора, и он забылся коротким тревожным сном.

Дождь пошел неожиданно.

Еще днем ярко сияло на голубом небе солнце, а к вечеру вдруг подул порывистый ветер с Балтики, и северная часть горизонта начала быстро затягиваться дымчатыми облаками. Зашумела листва в кронах деревьев, пригнулись к земле упругие травы, сморщилась, точно от боли, и постарела вмиг речка. На полях в буйной пляске кружилась-колыхалась наливавшаяся зерном пшеница.

Вначале ветер бросил в окна по пригоршне крупных капель, словно убеждаясь в их прочности. Капли вытянулись тонкими струйками, размазывая пыль по стеклу. Потом ветер все чаще и чаще начал с силой кидать пригоршни воды в окна и, войдя в азарт, стал поливать стекла из огромной, не видимой глазом лейки, покрывая их сплошной мутной пленкой.

Регина выглянула на улицу. По затянувшим небо серым облакам было ясно, что дождь скоро не кончится. Она посмотрела на часы: вот-вот должен возвратиться с работы отец. Утром он ушел в лабораторию налегке, и сейчас Регина намеревалась послать для него с садовником зонт и плащ. Каково же было ее удивление, когда отец, весь мокрый, вдруг вошел в дом. Оставляя на полу следы, он молча поднялся к себе и сел в кресло-качалку.

— Вы же простудитесь, папа! — забеспокоилась Регина. — Я хотела послать к вам садовника с зонтом…

Она вытерла полотенцем голову отца, принесла теплый халат и мягкие тапочки. Профессор с трудом подчинялся дочери, оставаясь равнодушным к ее заботам.

— Что с вами, папа? — допытывалась Регина, но отец махнул рукой, умоляя этим болезненным жестом оставить его хотя бы на время в покое.

Через час вернулся Лебволь, ездивший на стекольный завод с дополнительным заказом на посуду для химической лаборатории, и Регина рассказала ему о подавленном состоянии отца.

— Таким я его никогда еще не видела…

Кухарка Марта накрыла на стол, и Лебволь с Региной поднялись к профессору, чтобы пригласить его на ужин. Старик полулежал в кресле в том же положении, в каком его оставила дочь. Глаза его были плотно закрыты, губы сжаты, осунувшееся лицо посерело.

— Отец, что с вами? — дотронулся Лебволь до руки Шмидта. — Идемте к столу. Или вам принести ужин сюда?

Профессор приоткрыл веки, едва качнул головой.

— Я не хочу, дети…

— На работе неприятности? — допытывался Лебволь, — Уж не доктор ли Штайниц? Он всегда недоволен происходящим в нашей лаборатории.