Антология советского детектива-3. Компиляция. Книги 1-11

— Фриц, — сказал Лей, — я сейчас познакомлю вас с одним молодым человеком, очень способным. Он неплохо знает Великобританию, возможно, даст вам пару дельных советов по поводу проникновения в Форин-офис. Его зовут Альфред Науджокс. Он умеет подделать любой почерк и любой документ. Но и сам может отличить самую искусную подделку от оригинала. Имейте это в виду.

Дост пошел знакомиться с герром Науджоксом с некоторой опаской — понял, что предупрежден строжайшим образом. «Фамилия у этого умельца странная, — думал Дост, — не англичанин ли он? Вот сам бы и доставал досье… Зачем мне его советы? Подпись Идена я все равно подделать не смогу. Но с другой стороны, что я вообще должен делать?»

После встречи с Науджоксом Дост понял, что начальство (и, судя по всему, высокое) интересует только оригинал документа. И еще. Если поможет бог и дело пойдет, Дорну надо отвести в нем второстепенную роль, чтобы самому собрать все лавры. В конце концов у Дорна есть лесозавод. И хватит с него.

III

Письмо от Ингрид пришло как раз в день смерти короля Георга, 20 января. Начало отсчет другое время. Для британцев — эпоха Эдуарда. Для Дорна… Как бы ни было, он предчувствовал перемены. Тем более он всегда подозревал о существовании всеобщей связи событий и явлений. Вот, пожалуйста! Стоило Досту уехать в Берлин, как пришло письмо от Ингрид. То самое, которое он уже отчаялся дождаться от нее, хотя она писала регулярно, дважды в месяц. Сообщала о новостях Стурлиена, о делах на фабрике, о ценах на лес, о приобретении нового оборудования, порой передавала поклоны от общих знакомых — и только. А в этом письме Ингрид спросила: «Что вы привезли из Берлина?» Вот он, их старый пароль. Теперь нужно ждать связника. Но Ингрид почему-то не указывала, куда он придет. Значит, одна из трех старых явок. Месяц, день, время известны точно — зашифрованы в дате отправки письма.

«Из трех явок связник, скорее всего, выберет ресторанчик неподалеку от аббатства, — предположил Дорн. — Я бы по крайней мере в такой день, как сегодня, пошел бы туда, куда стремится весь Лондон, все королевство. Тем более в пабе на Баттерси, где обычно собираются украинские эмигранты, мы уже встречались», — Дорн был абсолютно уверен, что Центр снова отправил к нему на связь того седоусого, похожего на украинца крепыша, что приходил полтора года назад, когда Москва наконец откликнулась… Это было странное свидание.

«Центр направил вас в Берлин, но Берлин направил в Лондон, — усмехался связник, будто его это веселило. — Конечно, вы не виноваты. Так распорядилась жизнь, а в нашем деле терпение не последнее дело. Ясно, англичане понимают, два офицера СД явились не на пломпудинг в день святого Эндрю. Англичанам, конечно, любопытно, что вы у них хотите найти. Легенда о спасшихся штурмовиках устраивает их до поры до времени. Будьте бдительны. Будьте осторожны», — и ни задания, ни нового шифра, ни надежной связи — ничего, будто Центр больше не нуждался в Дорне. Правда, шифровку со списком членов Русской фашистской партии, запросивших репатриационную визу, связник тогда взял. Нельзя же допустить, чтобы вместе с честными людьми на Родину попали диверсанты, слушатели школы белогвардейской «Лиги по борьбе с III Интернационалом». А потом тянулись мучительные полтора года, нелепые, пустые восемнадцать месяцев, и порой уже казалось, Родина потеряна навсегда. Тем более события дома настораживали…

В Германии Дорн выполнил все, что было ему поручено в 1929 году Берзиным и его заместителем Павлом Сергеевичем Демидовым. Внедрился. Стал офицером СД, чудом уцелев в «ночь длинных ножей», когда спас старый приятель. Даже был оправдан после провала Кляйна и Лоры. И неужели после всего этого потерял доверие Центра?

Дорн понимал природу этого противоречия. Старался поменьше думать об этом, старался поменьше вспоминать. Сегодня же с замиранием сердца ждал связника. Уже в десять он был на набережной Виктории. Толпа, устремившаяся к Вестминстерскому аббатству, двигалась церемонно, скорбно, неторопливо. Проститься с королем Георгом V шли лондонцы, валлийцы, ирландцы, жители Манчестера, Аскота, Эппинга, всех графств Соединенного Королевства, шли канадцы и австралийцы — король умер! Георг царствовал четверть века, целые поколения привыкли к Георгу V как к олицетворению британской государственности, как привыкают к самому себе, к собственному дому, — и вот король умер! Окаймленные траурным крепом флаги на улицах были приспущены, в парках прекращены новогодние гуляния — умер король! Слезы искренние, слезы неискренние, отсутствие слез, любопытство.