Антология советского детектива-3. Компиляция. Книги 1-11

Лаллингер прочитал бумагу Лея, еще раз посмотрел докладные Дорна и Доста. «Есть ли смысл отправлять Гейдриху то, что достал Дост и изложил Дорн? Ведь документы действительно подлинные… Но могут не понять… Им нужен полный подлинник документа.

— Что же касается контактов между промышленниками Британии и деловыми кругами рейха, устанавливать которые якобы уполномочен Дорн, — продолжал Лей, — то я думаю, эта возня больше всех нужна самому Дорну, чтобы ловчее наживаться на шведском лесе, не более…

— Возможно, возможно… — Лаллингер в задумчивости постучал пальцами по столу. — Немедленно отправьте Доста в Лондон. Нам нужно предъявить Гейдриху меморандум, а не его последнюю страницу. И тем более не эрзац в изложении. Сам ошибся, пусть сам и выправляется, но так, чтобы не спугнуть того человека из Форин офис, он нам, возможно, еще не раз пригодится. Вы поняли, Лей? Мы не имеем права каждый раз направлять в Лондон новых людей. Британия — не Австрия.

«Зачем им так нужен подлинник документа, зачем?» — Лей никак не мог этого понять. Потому что, естественно, Лей и предположить не мог, какого накала достигла борьба за власть между двумя «вторыми людьми Германии после фюрера» — между Герингом и Гессом, которая велась яростно, но незримо, как глубинный пожар в торфяных болотах. И, планируя «Сиамских близнецов», Гейдрих, человек Геринга, видел в получении оригинала меморандума Идена весомый шанс свалить «проанглийского» Гесса, скомпрометировать его в глазах фюрера. Только подлинный документ мог убить Гесса или тяжело ранить.

«Если Дорн вышел на промышленников и те всерьез им заинтересовались, — решил Лаллингер, — пусть он и дальше танцует с ними в паре. Говорит, им не всем нравится Иден… Нам он тоже не по душе».

— Дорна отправьте на острова неделей позже. Незачем им вместе возвращаться. И так прибыли в Берлин почти одновременно, как вагоны в железнодорожном составе.

— Или как «Сиамские близнецы», — попытался пошутить Лей. — Что прикажете делать с бумагами? Наверное, сдадим вдело, не исключено, что запросят доклад о ходе операции?

Лаллингер придвинул к себе бумаги и написал резолюцию — «В дело». «Пусть пока полежат, — удовлетворенно подумал он о принятом решении. — Так будет надежнее».

«Рассосалось», — облегченно вздохнул Лей. Он никогда не предполагал, что Лаллингер сможет спустить на тормозах столь острую для отдела ситуацию. Опрометчиво! И Лей уже загадывал, что, если когда-нибудь вопрос о меморандуме возникнет снова, эта собственноручная резолюция Лаллингера его, Лея, выручит. И выручит его Дорн, потому что Лей понял, Дорн ближе всех, даже ближе тех подлинных записочек, толковал настроения и намерения Идена. Дорн невольно становился союзником.

Когда Лей покинул кабинет, Лаллингер вызвал секретаря: — Этот бювар отправьте на экспертизу, Ганс. Цель — установить, когда и где его изготовили, сырье, манера исполнения и так далее. Срочно свяжитесь с Веной. Кальтенбруннеру надлежит организовать похищение бювара у Франкенштейна в Лондоне. У него должен быть точно такой же бювар, как меня уверяют. Доставить его сюда срочно, и тоже на экспертизу. Скажите Кальтенбруннеру, что с Франкенштейном можно не церемониться.

XVII

Кладбищенские воробьи веселились вовсю. Склевывали набухающие сиреневые бутоны, вились вокруг желтых кистей акаций, качались с зазывным чириканьем на ветках миндаля и жимолости.

Дорн шел по строго расчерченным аллеям, вглядываясь в указатели на перекрестках и имена на могилах.

Поклониться праху фрау Штутт он считал своим человеческим долгом. Не мог не сделать этого, впервые за два года оказавшись снова в Германии.

На могиле фрау Штутт стоял стандартный лютеранский крест. И все же Дорну показалось, что он заметно отличается от тех, что устанавливались лет пять — десять назад. Крест был оскорбительно похож на свастику. Дорн положил на надгробие букет, обвитый черным крепом, зажег свечу: «Спасибо вам, добрая женщина, спасибо. Если бы вы не признали во мне маленького своего крестника, что сталось бы со мною? Я пришел к вам, хотя вы не ждали меня. Меня ждала Ингрид ван Ловитц, Зина Велехова, моя радистка. А вы, как и все в Пиллау, считали ее только служанкой-поденщицей офицерской гостиницы. Она и вам помогала вести хозяйство. Помогала, чтобы не только скрасить ваше одиночество, но и иметь постоянную возможность встречаться, потом переписываться со мной, когда я оставил ваш дом, фрау Эмма, чтобы начать своей тяжкий путь». Дорну вдруг вспомнилась мысль, что человеку дорога та земля, куда он опустил своих близких. Там, на Родине, за балтийскими волнами, бьющими в кладбищенскую ограду, — могила отца, которого он уже едва помнит, забыл лицо. Отца нет уже четверть века. У Дорна мурашки поползли по спине. Время начало отсчитываться для него не десятилетиями — вековыми вехами. А здесь, в Германии, он стоит перед четвертой могилой ставшего близким человека. Нет в живых фрау Штутт, Кляйна, Карла, нет Лоры…