Антология советского детектива-3. Компиляция. Книги 1-11

— Даже в самые трудные минуты дуче испытывал к вам, фюрер, самую сердечную симпатию.

Гитлер понял — перед ним извиняются за вмешательство в венские события тридцать четвертого года. «Видимо, неважно идут дела в Африке у дорогого дуче…» — подумал Гитлер и вслух произнес:

— Я всегда любил вашего тестя, дорогой граф, ибо нельзя не преклоняться перед крупнейшим государственным деятелем, с которым никто, даже отдаленно, не может быть поставлен в сравнение.

Нейрат закашлялся, вытащил большой клетчатый платок, закрыл им лицо. Риббентроп владел собой лучше — невозмутимо уставился в небо, он вообще любил поглядеть ввысь, когда не желал ничего видеть окрест себя или когда не желал, чтобы кто-нибудь видел выражение его лица.

Чиано благословил судьбу за обед в Бад-Райхенхалле, ибо терпеть не мог отварную спаржу под яичным голландским соусом, которой теперь настойчиво угощал его фюрер… Чиано ссылался на дурной аппетит, привычку к воздержанию — понимал, что это должно импонировать вегетарианцу Адольфу. И тот улыбался. Вместе с ним улыбались Нейрат и Риббентроп. После зеленого чая Гитлер взял Чиано под руку и повел в свой кабинет.

Одну стену занимала огромная карта мира, другую — большой ватман с планом-картой Берлина. К нему Гитлер и подвел гостя:

— Я вынужден принимать вас в этой скромной обстановке, пока моя столица не обрела должного вида… мировой столицы германского тысячелетнего рейха. Я сам архитектор, и понимаю, насколько это грандиозная задача. Поэтому все свободное время отдаю сейчас планированию зала конгрессов на сто тысяч мест… Я задумал купол высотой в триста пятьдесят метров…

Чиано напряг память, но так и не вспомнил, какова высота купола Сан-Пьетро в Риме, но все равно позавидовал. Выразил восторг сдержанно. Вспомнил, Наполеон III тоже интересовался архитектурой — перестроил Париж и лично расчертил площадь Звезды и бульвары. На широких бульварах и улицах труднее строить баррикады, это император учитывал в первую очередь. «А что учитывает фюрер?» — мелькнула мыслишка.

Вошли Нейрат и Риббентроп. Выражение светской учтивости мгновенно слетело с лица фюрера.

— Мы должны приступить к активным действиям, — без предисловий заявил он Чиано. — Мы должны переходить в наступление. — И с пылом принялся доказывать, что интересы Италии и Германии никак не противоречат друг другу, у них общие цели.

Чиано сослался на позицию соседних держав, которые могут не понять этих целей.

— В конце концов все, что мы делаем, мы можем объяснить борьбой с большевизмом! — парировал Гитлер, и Чиано согласился, что антибольшевизм как тактическое средство беспроигрышен.

25 октября 1936 года германо-итальянский протокол был подписан. Два государства заявили всему миру, что отныне устанавливают общую линию поведения в важных вопросах международной политики. Правда, от мировой общественности пришлось засекретить последний пункт протокола, потому как этот пункт определял районы агрессии: Германия облюбовала для себя Центральную и Восточную Европу, а Италия — бассейн Средиземного моря. 1 ноября Муссолини назовет этот протокол «ось Рим — Берлин».

Дело было сделано, и Гитлер вновь вернулся к роли радушного хозяина. А Чиано все еще настороженно ждал момента, когда можно к месту, будто между прочим, подсунуть фюреру британский меморандум. Зная о нем, трудно свои действия оправдывать одной биологической ненавистью к красным.

Случай не замедлил представиться. Вечером они вдвоем сидели у камина, и Гитлер сам заговорил об англичанах.

— Вот также мы сидели с Ллойд-Джорджем, — задумчиво проговорил Гитлер. — Он приехал с детьми, сыном Гвилимом и дочерью Меган. Крайне живой старик и все еще похож на «маленького валлийского волшебника», как называли его когда-то.

— Это уже лев в отставке, — степенно заметил Чиано, нащупывая переход к нужному разговору, который должен подорвать интерес фюрера к разным «валлийским волшебникам». Конечно, Чиано понимал, что пышный прием, оказанный в Германии Ллойд-Джорджу, объясняется прежде всего личным авторитетом Ллойд-Джорджа в политических кругах, хотя он давно, с 1922 года, перестал быть премьером и теперь уже терял и положение лидера либеральной партии, оставался только членом парламента. Однако его влияние на руководящие круги, как и влияние на них Уинстона Черчилля, также не имевшего в данный момент государственного поста, измерялось иными категориями — личностью, умом, кругозором… Черчилля несколько раз приглашали в Германию, но сэр Уинстон всячески уклонялся, проявляя при этом предусмотрительность и дальновидность. Впоследствии он заметит в одной из частных бесед: «Англичане, посещавшие в предвоенные годы германского фюрера, оказались затем в неудобном положении».