Антология советского детектива-30. Компиляция. Книги 1-20

С Шалвой Григоловичем встретились они неожиданно, в аэропорту. Погода была нелетная, и в залах ожидания скопилось много пассажиров. В поисках свободного кресла Андрей Аверьянович бродил по залам и вдруг услышал свое имя. Обернулся. С кресла поднялся стройный, в модном коротком пальто Шалва Григолович.

— Садитесь, — предложил он, снимая портфель с соседнего кресла, — тут один товарищ сидит, но он пошел прогуляться, когда еще придет.

Андрей Аверьянович поблагодарил и сел рядом с Шалвой Григоловичем.

Они посетовали на дурную погоду, высказались в том смысле, что, если торопишься, не летай самолетом. Помолчали.

— А вы были правы, — первым нарушил затянувшуюся паузу Шалва Григолович, — ваши опасения по поводу экспертизы подтвердились.

Андрей Аверьянович уже знал результаты третьей, московской экспертизы. Заключение было недвусмысленное: подписи на расходных ордерах выполнены не Шараповым, а другим лицом с подражанием почерку Шарапова. Экспертиза не замкнула цепь улик, собранных следователем, и они распались. И дело тут было, в конечном счете, не только в экспертизе. Можно бы напомнить это Шалве Григоловичу, но Андрей Аверьянович пощадил его самолюбие.

— Как же теперь, — спросил он, — разрабатываете другую версию?

— Да, сказал следователь, — пошли от сберегательной кассы. Но и теперь пока что продвинулись недалеко.

— Упустили время.

— Фактор времени, конечно, играет роль, — уклончиво ответил Шалва Григолович.

Он все-таки не был убежден в невиновности Мити Шарапова. Андрей Аверьянович это сейчас понял. Казнил себя не за то, что ошибся, а за то, что не смог доказать.

— Когда я впервые с вами встретился, — сказал Андрей Аверьянович, — вы, помнится, сказали, что хотите, чтобы адвокат критически посмотрел на вашу работу, своими сомнениями, так сказать, подтвердил вашу правоту.

— Следователь обязан выслушать возражения адвоката…

Сейчас он не ощущал превосходства, и желания быть радушным хозяином, видимо, не возникало. А у Андрея Аверьяновича прошло желание щадить самолюбие Шалвы Григоловича.

— Знаете, в чем ваш главный просчет?

— Не сумел добиться признания, — вздохнул Шалва Григолович.

— Нет, признание вам совсем не помогло бы. Главный просчет в том, что вы абстрагировались от личности.

— Закон не знает личности, он имеет дело с субъектом преступления.

— Но это всегда личность, человек. И люди, закон исполняющие, не имеют права этого забывать. Вы собирали улики, но это еще не все, далеко не все — собирать улики. Если бы вы внимательно вгляделись в Шарапова, в его жизнь, вы бы поняли, что он тех денег не брал.

— Идеалистическое представление о следствии.

— Нет, как раз реалистически-трезвое.

— Нам с вами трудно понять друг друга.

— Почему же, — возразил Андрей Аверьянович. Он встал. — Я вас понял. У нас разные точки зрения.

— На закон?

— На человека. До свидания.

Андрей Аверьянович наклонил голову и осторожно пошел к выходу, стараясь не наступать на вытянутые ноги усталых пассажиров.

Николай Москвин Два долгих дня

Глава первая. Внизу

1

В следственных материалах по делу Зыкова П. С. ничего не было сказано об Ужухове, и он сам, по понятным причинам, нигде не упоминал Зыкова. И только много позже, когда события пришли к концу, Ужухов рассказал, что первые сведения о фартовом сламе на станции М. он узнал от Зыкова. Они собирались работать вместе, но Зыков неожиданно — за одно из прошлых дел — погорел, и Ужухов стал действовать один.

Девятнадцатого августа утром он отправился с дачным поездом на станцию М.

Ужухов ехал без всего, ехал пока в разведку; поэтому он чувствовал себя, как все пассажиры,— скучновато, вяло, бездельно. Сперва ел мороженое, вытирая липкие пальцы о черные старые штаны; потом курил в тамбуре, поплевывая в открытую дверь вагона; затем, вернувшись на место, сонно смотрел в окно, как бегут подмосковные леса, кустарники, столбы, дачки... Вот на насыпи промелькнул мальчишка в розовой рубахе с удочкой в руках... Когда-то и он этим играл-баловался. Но недолго — война оторвала от детства, от школы, отправила из деревни в город к тетке Глаше. Думали, тетка как тетка, ан особая оказалась!.. Эх, Аграфена Агафоновна, большую науку вы дали! Такому распрекрасному научили, что благодари, проклятую, в ноги падай, а все должок останется...

Опять пошел курить в тамбур. Дверь в соседний вагон была закрыта, и в верхней стеклянной половине ее он отразился, как в зеркале,— коренастый, с широкой шеей, с короткими руками. Вынул красный гребень и, сделав на минуту озабоченное и как бы значительное лицо — что делает каждый при причесывании, пригладил перед стеклом волосы. Но только поднес руку, чтоб и ворот на голубой рубахе поправить, как все исчезло — дверь со стеклом откатилась влево, и вошел чернобровый худощавый контролер с литыми тяжелыми щипцами в руках. И все вместе — и то, что зеркало он откатил, и то, что казенные ненавистные канты на его фуражке, на обшлагах...

— Явление пятое! — Ужухов зло хмыкнул, скривил губы.—Те же и Ефим с балалайкой!

И неохотно уступил контролеру дорогу.