Антология советского детектива-30. Компиляция. Книги 1-20

— Комендант города? Пожалуйста. Тут самая работа, связь налаживай, патрули посылай, даешь пароль — отзыв, уголовники, шпана из тюрьмы поразбежалась, грабежи, налеты, жара. И что ты скажешь, в самое время заныл у меня окаянный зуб и сверлит, и ноет, мама моя… Самая работа, а он меня крутит, а он докучает. Ну, что тебе сказать, я в старой армии был, у меня два ребра вынуто, я два раза контуженный был, и ничего. А тут — беда. Не оправдаю себя, какой из меня комендант, — шляпа! Позвал я своего адъютанта Костю Рубцова и говорю: «Костя, будь настолько любезный, покамест подойдут госпиталя, вырви у меня проклятый мой зуб чем ни попадя». — «Катись, — говорит Костя, — я на доктора не кончал, случалось мне и быков холостить, и бандюг в расход пускать, ты мне начальник, я твой адъютант, но на это я не согласен». — «Вот, говорю, гад вот ты весь и сказался! Кто тебя под Ворожбой у казачьего сотника из-под коня достал, а ты вот какой гадюка. Хорошо». — «Не серчай, товарищ начальник, — говорит Костя Рубцов, — а лучше всего сделай приказ скатить с платформы «Васю-коммуниста». И вот мой совет — сядем мы с тобой в броневик и поедем в город до зубного врача». — «Правильный совет, — говорю я, — все-таки ты не совсем дурной, Костя». Скатили мы с платформы «Васю коммуниста», завели, сели и поехали. Выехали на мост, зажгли прожектор. Как зачали нас крыть из винтовок! «Туши пока, — говорю, — в потемках получше будет». Дали мы ходу, и так в потемках поехали. Стрельба идет, пули стукаются, суматоха. «Омелька, — говорит Костя, — даешь к дому, что на две улицы. Не может быть, чтобы в таком большом доме не было хоть одного зубного доктора». Надоела эта стрельба, и дали мы из «Максима» две очереди прямо по Крещатику и в бок. И тихо стало, как на пасху. Стали мы против самых ворот, подошел Костя к воротам и тихонечко постучал: «Граждане, кто тут есть, граждане?» Могила. Стукнул еще раз. Могила. Я ждать не могу: во-первых, меня зуб ломает и крутит, дело тоже не стоит, — как дал я раз прикладом, забегали люди за воротами, забегали и зачали голосить и в тазы бить. Спорили мы с ними, спорили, кто такие, где мандат. «Мандат, — говорю, — у нас с собой; где комендант, там и мандат, и будьте настолько любезны, откройте, не хочется ворота гранатой рвать». Услышали про гранату — открыли. Стоит домовая охрана — восемнадцать человек в исподнем белье, польтах и калошах и трясутся. «Извиняемся, — говорит Костя, — будьте настолько любезны, не имеется ли у вас в доме зубной врач, очень товарищ начальник зубом мучается». — «Есть, — говорит с удивлением домовая охрана, — как же, имеется, но только не врач, а врачиха». И ведут они меня черным ходом в подъезд, на третий этаж. И, действительно, выходит к нам молоденькая зубная врачиха, и руки у нее трясутся. «Успокойтесь, — говорит Костя, — гражданка, вы должны быть абсолютно спокойная, вам придется освободить товарища начальника от проклятого зуба». Садитесь», — говорит врачиха, надевает халат, а сама вся белая, как этот ее халат. «Успокойтесь, — говорю ей, — мы, таращанцы, — страшные для одной буржуазии, а вы, как я вижу, спец, в которых у нас постоянно нужда». Выбрала она занозистый крючок, глянула в рот и говорит: «У вас, товарищ, временная пломба, а может быть и вата, я ее выну». «Не знаю, — отвечаю, — что именно, но это у меня из-под самого Царицына, аккурат с восемнадцатого году». Копается в дупле крючком, и как тебе сказать, глянул я, вокруг как бы посветлело, хотя была ночь, третий час. «Костя, — говорю, — как тебе сказать, но кажется мне, что опять я Емельян Михайлович Савчук, Таращанской дивизии». — «Правильно, — говорит Костя и снимает с себя английский трофейный термос, заработанный под Архангельском, и с благодарностью вручает зубной врачихе. Сели мы в броневик и поехали в прежней компании на вокзал. Вокруг стрельба, а я довольный, Костя довольный и братва вся довольная. Пробыл я на той должности в Киеве два с половиной месяца, и положила мне эта молоденькая врачиха пломбу, и держалась пломба у меня восемь лет, до самого Парижа, тут я ее и сменил. Вот какая история».

Он допил пиво, стукнул себя слегка ладонью по губам. Из-за театра на площадь выдвигалась колонна машин. Женщины в прозрачных и легких платьях, сияя драгоценностями, спускались по ступеням на площадь.

Автомобили казались дорогими футлярами для женщин и их драгоценностей. Подагрические старики в черном, твердых, как латы, белоснежных сорочках, покидали театр и накрывали цилиндрами желтые восковые лысины. Праздные толпы стояли на тротуарах и смотрели на чужие драгоценности, чужих женщин и чужие машины.

— А между прочим, — сказал повернувшись ко мне Емельян Михайлович, — а между прочим, тот самый Костя Рубцов и та самая докторша восьмой год муж и жена. Ничего живут. И дети есть, хорошо живут. Вот тебе и вся история. Кто на гражданской войне был — знает. Всякое бывало. И страху натерпелись, и крови было немало, ну и другой раз весело тоже было. Вот, скажем, зуб. История…