Антология советского детектива-32. Компиляция. Книги 1-20

Снизу доносился приглушенный расстоянием мальчишеский голос. Он заметно фальшивил, никак не мог попасть в такт аккордам гитары, поэтому дальше первых строчек куплета дело не шло. Игорь говорил еще что-то, тихо, чуть слышно. Его голос, сливающийся с шорохом листьев, безлунное, усыпанное звездами небо, тополя, обесцвеченные светом уличного фонаря, и даже парень, монотонно поющий о том, как "выткался над озером алый свет зари", - все это находилось в странной, необъяснимой связи, казалось необходимым, единственно нужным сейчас, и если бы кто-то взялся исполнить ее самые сокровенные желания, она не смогла бы придумать ничего лучше этих звезд, этих деревьев и только попросила бы, чтобы минуты длились долго, очень долго, если можно - бесконечно... Она сидела, чувствуя плечом тяжесть его головы, слыша его голос, но не слыша, о чем он говорит, и думала, что еще никогда ей не было так хорошо. Ощущение счастья, покоя было настолько полным, что даже мысль о предстоящем расставании не замутила его...

Не было ни раскаяния, ни угрызений совести. И то и другое пришло позже, когда на следующий день - была суббота, - выйдя из дома, она увидела на улице всю их семью. Они возвращались домой, нагруженные покупками: впереди бежала долговязая девочка лет семи, за ней, под руку с мужем, шла Тамара - полная, ярко одетая женщина, выглядевшая из-за неумеренно наложенной на лице косметики намного старше своих лет.

Вечером, сидя над текстом, который надо было перевести к понедельнику, она вспоминала утреннюю встречу, скрупулезно и безжалостно восстанавливала подробности: Игорь чему-то смеялся, его ладонь сжимала локоть жены. Увидев Лену, он тут же отвел глаза, но руку не убрал, сделал вид, что не заметил, даже не поздоровался.

"Уж это-то он мог бы сделать! - думала она, бессмысленно водя глазами по строчкам. Текст то расплывался, то снова становился четким. - Это он мог, должен был сделать!"

Припомнилось, что накануне Игорь ни словом не обмолвился о Тамаре, о дочери, о своем отношении к ним. Теперь это не казалось естественным. Он в самом деле рассчитал, все рассчитал - каждый свой шаг, каждое слово...

Не в силах думать ни о чем другом, она изобретала и тут же отбрасывала один вариант за другим: он любит жену; он ее не любит; он накануне развода; он и не собирается разводиться; мы будем жить вместе, постараемся взять Наташу к себе; он обманул, я ему просто нравлюсь; я для него всего лишь приключение, эпизод, одна из многих... и так до бесконечности.

На следующий день, возвращаясь из магазина, она увидела Игоря во дворе. Рядом с ним стоял Волонтир - угрюмый, неприветливый мужчина, которого она втайне побаивалась.

Холодно поздоровавшись, Лена прошла в подъезд. На лестнице, между вторым и первым этажом, Игорь догнал ее.

- В девять отопри дверь. Я приду.

- Я не хочу, - ответила она со всей твердостью, на какую была способна. - Не приходи.

Он удивился:

- Ты серьезно?

- Абсолютно...

С опаской оглянувшись на дверь своей квартиры, он крепко взял ее за руку.

- Почему? Что-нибудь случилось?

- Не знаю, Игорь. Не надо, и все...

Он приблизил лицо, стараясь заглянуть ей в глаза.

- Зато я знаю. Это из-за вчерашнего, да?

- Может быть, из-за вчерашнего...

Он отпустил ее.

- Ну и глупо. Выбрось из головы, - и, уже спускаясь по лестнице, обернулся: - Лучше добром отопри. А то подниму на ноги всех твоих старушек, пусть потом сплетничают.

Она не восприняла это как угрозу и, ровно в девять, отпирая дверь, меньше всего беспокоилась о том, что Игоря увидят соседи по квартире...

Трудный разговор вели они в тот вечер, но еще сложнее было разобраться в себе. Она поняла, что Игорь совсем не такой, каким показался ей в день знакомства. В нем было что-то детское - тщательно скрываемая неуверенность в себе - и в то же время способность быть настойчивым, а иногда и идти напролом. Странная смесь - мальчик-мужчина, воск, способный, застывая, превращаться в сталь.

Прошло еще немного времени, и она обнаружила в нем и другие качества, которых не замечала раньше: он мог лгать, изворачиваться, мог быть грубым, наглым и жестоким, но, несмотря на это, она все сильнее привязывалась к нему, старалась не думать о двусмысленности положения, в котором оказалась. Правда, что-то все же изменилось в ее отношении к Игорю: как о чем-то навсегда утраченном вспоминала она о темном, почти черном небе, о серебристых тополях за перилами балкона, о приглушенном голосе невидимого певца. Мало что осталось от испытанного в день знакомства, в их первый день, ощущения покоя и счастья.

Менялось и отношение Игоря к ней. Он уже не утруждал себя пылкими объяснениями, обещаниями, перестал даже туманно намекать на возможные перемены в своем семейном положении, все реже и реже звонил ей на работу. Встречаясь во дворе, он или сухо здоровался, если рядом был кто-то третий, или, шутовски подмигивая, бросал очередной прутковский афоризм: "Не шути с женщинами, эти шутки глупы и неприличны".