Антология советского детектива-34. Компиляция. Книги 1-20

— Не имею привычки интересоваться корреспонденцией, отправленной на имя других, — оскорбилась Валентина Ивановна. — Луцас вытащил клочок бумаги из конверта при мне — поэтому я и говорю, что не письмо, а записка…

— Обратный адрес не запомнили?! Все-таки вы достали письмо из ящика, держали конверт в руке, простое женское любопытство, от кого получает вести человек, живущий с вами под одной крышей.

— Обратного адреса не было, да и нашего — тоже. На конверте указывалось: «Яну Луцасу» — и все. Конверт опустили в наш ящик. Вот… Прочитал Ян записку, ушел к своему Клунникову, вернулся веселый и хмельной, как поется в песне. — Валентина Ивановна совсем справилась со своей растерянностью. Еще час назад женщина демонстрировала мировую скорбь, надломленность, а сейчас — удивительное спокойствие, рассудительность.

Туриев достал из кармана бумажник, вытащил из него записку, найденную в сорочке убитого.

— Этот почерк не напоминает тот, которым было написано имя Луцаса?

Валентина Ивановна скосила глаза на бумажку, потом взяла ее, поднесла близко к глазам, поджала губы. Прошло несколько секунд, пока она сказала:

— Разве запомнишь? Это ведь не лицо человека — буквы. Ничего сказать не могу. Может, тот почерк, может не тот.

— Ну хоть приблизительно не можете предположить, кто бы мог написать Луцасу?

— Ему не писали, и он не писал. Я же говорила, весь в себе. Иногда приглашал в помощники одного выпивалу: тот для Яна краски растирал, леса помогал ставить, когда Луцас расписывал панно.

Борис почувствовал знакомое напряжение: новый персонаж неразгаданной пока драмы — убийства Луцаса — предстал перед его внутренним взором: невзрачный человечишко с носом-сливой, со склеротическими прожилками на испитом лице.

— Как его зовут?

— Не имею счастья знать. — Лицо женщины порозовело, тени под глазами исчезли, и Борис отметил про себя, что красива, а портит ее злой взгляд и привычка поджимать губы, вокруг которых собираются морщинки.

— Описать его можете?

— Выше среднего роста, примерно, сорока лет, интересный.

— Слишком общо, Валентина Ивановна. Нарисуйте словами его портрет.

— Лицо тонкое, бледное, губы полные, брови, сросшиеся на переносице, лоб высокий, волосы прямые, зачесаны назад, слегка сутулится.

— А теперь еще раз повторите, только помедленнее, мы запишем. Не возражаете?

— Это благодарно — помогать работникам органов, — Валентина Ивановна, улыбаясь посмотрела на Грониса.

«Конечно, — подумал Борис, — отошла, теперь можно и глазки строить».

Когда словесный портрет знакомого был составлен, Туриев протрубил отбой. Прощаясь с Валентиной Ивановной, он проникновенно проговорил:

— Вы — художник, так описать человека, которого видели всего несколько раз!

— Я женщина, милый следователь.

Туриеву показалось, что лицо ее осветилось добром и участием.

Не один раз приходилось ему сталкиваться с таким явлением, когда человек, причастный в той или иной мере к расследованию преступления, поначалу ведет себя не совсем корректно, даже агрессивно.

Иной раз приходится затрачивать немало усилий, чтобы убедить его в логичности поступков следователя, в закономерности поисков, помогающих расследованию деталей. Не всегда такой поединок заканчивается победой, а вот Федорова все поняла. И это хорошо. И Борис рад ее поддержке.

Глава третья

В середине июля в Пригорске устанавливаются погожие дни. После дождливых мая и июня над городом раскидывается глубокое небо, веселое солнце посылает на землю благодатное тепло, щедро и пышно распускаются цветы.

Темнеет поздно, и предночное время заполнено каким-то особым серебристым отсветом дальних снегов, лежащих на могучих плечах гигантских вершин.

Утром домой из Риги позвонил Борис: прилетит завтра.

Вот хорошо! Сегодня — запись передачи с ее участием, завтра — выход в эфир. Посмотрят телевизионный журнал «Природа и мы» вместе.

Строгий усатый вахтер в вестибюле студии телевидения придирчиво оглядел ее, крякнул, расправив усы, спросил:

— К кому идете, дамочка?

— К режиссеру Феоктистову.

— Второй этаж, третья комната справа по коридору.

Режиссер сидел за столом перед ворохом бумаг и что-то искал в этой рукотворной горе. Он мельком бросил взгляд на Дроздову, продолжая ворошить бумаги. Но вдруг, как от толчка, поднял голову, с нескрываемым восхищением окинул взглядом стройную фигурку вошедшей женщины и неожиданно тонким голосом спросил:

— Вы ко мне?

— Если вы режиссер Феоктистов… Я Дроздова, вы меня вызвали по телефону.

— Да, да, вызвал. Только не я разговаривал с вами, а мой ассистент. — Феоктистов вышел из-за стола, протянул руку:

— Харитон Иванович. Можно — Тоша. Меня все так называют.

— Елена Владимировна Дроздова, — Елена невольно поморщилась, — режиссер явно находился в творческом экстазе: так пожал руку, что пальцы заныли.

— Извините, никак не могу соизмерить степень пожатия руки с моей, увы, физической силой. Присаживайтесь. Представьте, я ищу ваш текст. Редактор передачи заболел. Куда он дел ваше выступление? — Феоктистов принялся снова за ворох бумаг.