Антология советского детектива-34. Компиляция. Книги 1-20

…Вспоминается случай со скважиной номер пять. Эту скважину решением руководства треста начали бурить на заведомо бесперспективном участке — в районе, сложенном сланцами. Нужны были погонные метры, нужен был план по метражу. Нужны объемы, а каким образом они добыты, это дело десятое. Надо отрапортовать. Васин восстал против такого метода «выполнения» плана. Его уговаривали, урезонивали, в конце концов намекнули, что ему, недавно пришедшему сюда на работу, нечего нос совать, куда не следует. Игорь Иванович написал письмо начальнику управления. Скважину номер пять закрыли. Однако Васину пришлось потом испытывать такое давление со стороны управляющего, что другой не выдержал бы, ушел, но Игорь Иванович не сдался, не сдается и сейчас…

…Ровно гудят двигатели, слегка заложило уши — самолет набрал высоту. Борис включил подсвет, раскрыл рукопись Клунникова: в запасе много времени, можно почитать в дороге. Название ее: «Моя дорога». Читается сравнительно легко.

«…Иногда кажется, что для меня война и не заканчивалась вовсе. Порой охватывает та же тревога, что перед боем, ноет сердце. Когда тебе двадцать лет, и ты рискуешь ежеминутно, — да что там! — ежесекундно, тогда думаешь только об одном: уничтожить того, кто стремится убить тебя. Сейчас — совсем другое: все чаще и чаще в думах и снах ко мне приходит мать. Старенькая, худенькая мама с выплаканными глазами. Она многое вынесла на своих далеко не могучих плечах, оставшись с тремя детьми на руках после смерти мужа. Я разговариваю с нею во сне, но она не отвечает, и только глаза ее, печальные глаза, зовут меня не поддаваться никаким трудностям. Я часто получал от нее письма. Весь сорок четвертый и часть сорок пятого года, пока не попал в плен. Получал от нее письма и не знал, что в декабре сорок четвертого ее уже не стало. Это открылось, когда я вернулся домой. Оказалось, больная мать отдала сестренке десять писем и сказала: «Если умру, все равно посылай их Кеше, пусть спокойно воюет». С тех пор, как я узнал о святой хитрости мамы, в сердце моем не стихает боль. Безмерная любовь матери хранила меня и после ее смерти. Не будь моей веры в мать, в Родину свою — не выжил бы я в плену, куда попал после одного очень тяжелого боя. На дворе стоял март, сырость, снег с дождем, а нас ведут по разбитой дороге в неведомое. Потом — товарный вагон. Хрип, крики, смерть. Стоим вплотную друг к другу. Если сосед умер, ему падать некуда. Так и стоит вместе с живыми. Сколько дней полз наш поезд смерти — оказать не могу. Выгрузили нас где-то в горах. Ущелье широкое, по дну железная дорога проложена, маленькая станция стоит, а над нею на склоне горы — строения. Погнали в лагерь. То и дело слышны выстрелы: добивают тех, кто потерял силы, упал на каменистую дорогу. Я нашел в себе силы выдержать. Будь родная земля — упал бы, чтобы перед смертью запах Отчизны почувствовать, а здесь — не упаду! — вот такую мысль внушал я себе. И честное слово, это силы придало. Не буду описывать, как нас мучали гады. Об этом во многих книжках писано-переписано. Хочу рассказать о двух своих дружках, с которыми из плена убежал.

Сперва подружился я с Виктором. Высокий, крепкий на вид парень, артиллерист. У него на спине, на лагерной тужурке, как и у меня, белой краской намалеван был крут: русский, особо опасен.

Виктор иной раз раздобывал кусочек колбасы или хлеба. В лагере много национальностей было: французы, югославы, итальянцы, чехи…

Вот у них-то мой товарищ и выменивал съестное на различные поделки. А руки у Виктора были золотые. Смастерил он однажды из прутиков ветряную мельницу, так наш надсмотрщик ее за буханку выменял!

Второй мой дружок — Ян Луцас. Он из Риги был, скитался по лагерям с конца сорок четвертого. Ян часто говорил:

— Я заговоренный, меня смерть не берет!

А худой был — жуть… Кожа да кости. Виктор и Ян иной раз спорили, даже ссорились, но не надолго. Однажды я случайно услышал, как они о побеге из плена разговаривали: Ян сказал:

— Наши совсем близко, надо попробовать.

Виктор ответил:

— Удобный момент выждать необходимо, Кешу в известность поставить.

А через два дня Виктор во время работы руку себе поранил, так его за саботажника посчитали, избили, по лицу тесаком полоснули. Так у него шрам и остался.

Инициатива по подготовке побега целиком легла на плечи Луцаса. Он владел немецким языком, иногда разговаривал с нашим блоковым Гансом.

Тот по сравнению с другими более или менее человеком считался: если и бил пленных, то не особенно больно, больше для виду, что ли…

Пятнадцатого апреля сорок пятого года Ганс повел нас троих к месту работы. Виктор шел впереди, Ян — за ним, я — третьим. Ганс остановился возле штабеля бревен, которые подлежали обработке, нетерпеливо похлестывая по ноге хлыстом.

Виктор смиренно склонил голову, слушая задание, а Ян Луцас ударом свалил Ганса на землю, выхватил из кобуры пистолет, стукнул немца по голове. Ганс дернулся и застыл. Мы побежали по-над штабелями к лесу. Двадцатого апреля вышли к линии фронта.