Они попрощались. На лестнице Дубровский лицом к лицу столкнулся с Рябининым. Старик запыхался. То ли очень торопился, то ли крутые ступеньки дали себя знать.
— Вы к кому, Петр Андреевич? — удивился майор.
— К вам… — Рябинин взялся за перила, вздохнул поглубже. — Был я сейчас у Пахомова. Думаю — долго болеет парень, проведать захотел. И узнал. Говорят, арестовали его. Я сюда. Не мог этого Пахомов, чует мое сердце — не мог! Ведь вор — он жадюга, все для себя, а Пахомов… Да парень последнюю копейку товарищу отдаст, коли нужда есть. Чем хошь поделится. Простой сам, веселый. Чтобы он деньги у своих же, у рабочих… Не верю!..
Дубровский ласково перебил старого слесаря:
— Не волнуйтесь, Петр Андреевич, хороший вы человек! Пахомов ваш дома уже, наверное.
Майор проводил старика до трамвая и зашагал дальше. Только теперь Семен Тимофеевич почувствовал, какого напряжения мысли и нервов стоило ему законченное дело.
В служебном кабинете Дубровского висят на стене… мандолины, балалайки, гитары. Майор любил музыку, мечтал в детстве о славе скрипача, только жизнь распорядилась иначе. Впрочем, привязанности своей к искусству он остался верен. Ухитрился, как шутит подполковник, и в милиции сколотить самодеятельный оркестр народных инструментов, да в последние месяцы совсем запустил с ним занятия — некогда.
Семен Тимофеевич соскучился по струнам. Он складывает бумаги, берет гитару — мягкие звуки наполняют комнату. Нежданно-негаданно для Дубровского в дверях появляются строгие и какие-то торжественные лица рабочих автотранспортной конторы. Люди удивлены, застав майора за таким странным делом, и молча мнутся на пороге. Он смущается, прячет за кресло инструмент, одергивает китель:
— Заходите, товарищи, прошу… Располагайтесь поудобней…
Но рабочие, минуя стулья, подходят прямо к столу. Дубровский видит знакомых: слесаря Рябинина, молотобойца Пахомова, того пожилого шофера, который заявил недавно, что милиция о его кармане заботиться не будет… Шофер откашливается в кулак, а товарищи подталкивают его сзади и что-то шепчут.
— Товарищ майор! — говорит, наконец, он. — По поручению нашего коллектива… это самое… мы благодарим милицию за решительные действия и хотим… заверить… — Заранее выученные слова шофер произносит с трудом и вскоре в них вязнет. Тогда он, виновато улыбаясь, протягивает Дубровскому какую-то папку. — В общем, спасибо вам от нас! Не мастак я речи держать, извиняюсь, конечно… Письмо это мы на собрании общем приняли, там все и сказано…
Обеденный перерыв на исходе, рабочие спешат, и майор тепло прощается с ними. Одного Пахомова просит он задержаться.
Паренек присел и, потеребив рыжеватый чуб, не сдержался, позавидовал:
— Эх, и здорово же вы, товарищ начальник, на гитаре играете. Мне бы так!..
— Послушай-ка, Пахомов, — притворно строго глянул на молотобойца Дубровский, — зачем ты мне голову морочил? Ну, откройся хоть теперь, где был в субботу с приятелем своим?
— Эх, и перепугался же я тогда!.. — весело заявил парень. — Да не за себя, за дружка больше.
И Владимир Пахомов поведал майору всю историю. С Левкой он подружился находясь в заключении, где отбывал наказание за мелкую кражу. Сблизило их желание порвать с воровской компанией, в которую оба попали по мальчишеской дурости. Многое поняв, передумав, решили они, когда получат свободу, начать новую жизнь. Но там это казалось сложным, опасным: ведь «урки» — так на блатном жаргоне зовут заматеревших уголовников — мстят за «измену». И поверят ли им, уже судимым, честные люди?
Позже опасения Владимира лопнули, как мыльные пузыри. Он работал, открыто смотрел всем в глаза и даже не вспоминал о прошлом. И вот вернулся Левка. Сколько нужно ему рассказать, сколько посоветовать. И помочь — иначе какой же он друг?
В субботу, после ресторана, расставаться им не хотелось, и Левка пригласил Владимира к себе домой. В квартире уже спали. Они устроились на кухне и незаметно просидели до утра. «У меня три дня отгула, — прихвастнул тогда молотобоец (он понадеялся взять в понедельник больничный лист), — так что порядок. Костюмчик тебе подберем, ну и работку подыщем!..»
С костюмом не повезло — или не подходил размер, или не хватало денег, — и во вторник Владимир понес другу свой. Это и был тот сверток, о котором сообщили соседи. Прощаясь с Левкой, молотобоец сказал: «Ну, завтра за дела примемся. Главное устроиться, а погулять еще успеем!..» И вдруг как гром среди ясного неба: милиция, допрос, кража, улики. Кто поверит, что ночью мирно сидели они на кухне, о будущей жизни беседовали — свидетелей-то нет! «Ни за что не выдавать Левку!» — твердо решил тогда Пахомов.
— Вот потому я и врал, — закончил молотобоец, — боялся, как бы дружок мой того… без причины обратно не отправился.
Дубровский засмеялся, запустил шутливо руку в кудлатые, буйные волосы паренька: