Антология советского детектива-4

Несколько минут мы болтаем о пустяках: погода, это же неистощимый кладезь тем! Потом Анна уходит, а я, наскоро прибрав в главном зале, запираюсь в кабинете фон Арвида и принимаюсь за поиски Цоллера. Телефон советника не отвечает; я дважды звоню ему с промежутком в полчаса; потом узнаю по справочному номер канцелярии СД — Панков и соединяюсь с дежурным.

— Советник Цоллер? Кто просит господина советника?

— Знакомый, — говорю я.

Маленькая пауза, прерываемая еле слышной репликой, предназначенной не для меня, но тем не менее достигшей моих ушей: “Эй, кто-нибудь там, быстро проверьте линию!” Очевидно, дежурный недостаточно плотно прикрыл ладонью мик­рофон.

— Подождите минуту, его ищут…

Не мешкая, я кладу трубку. Ничего, как-нибудь переживут, если номер телефона, с которого говорил “знакомый”, не станет известен гестапо. Я водружаю котелок на керосинку, и молчаливый Руди незримым присутствием своим сопровождает нехитрую процедуру варки супа. Молчание Цоллера может означать только одно: советник и Руди встретились…

Диван фон Арвида — нечто вроде черной точки в конце моего многотрудного дня. Точнее, тире — черточка длиною в ночь, со­единяющая день прожитый и день начинающийся. Я лежу в тем­но­те, не думаю ни о чем, курю и жду прихода сна. Красный кончик сигареты помаргивает, вычерчивает зигзаги, когда я сбрасываю пе­пел. “Спокойной ночи, Одиссей!” — говорю я себе и отвора­чи­ва­юсь к стене. И засыпаю.

Первое впечатление утра — грубый толчок в плечо и голос:

— Вставай!

Я рывком сбрасываю пальто и сажусь. Протираю глаза. Ежусь от холода и неожиданности: двое в пальто реглан неве­домым путем возникли в комнате и стоят у дивана. Странно, что я не проснулся от света настольной лампы, которую они включили. Да и шагов не слышал. Бесполезно спрашивать, зачем пожаловало в контору гестапо, и я — СС-гауптшарфюрер Франц Леман — вска­киваю и делаю попытку пристукнуть пятками.

— Но, господа…

— Сказано вам: встать и одеваться! Мы из гестапо. Пони­ма­ете?

— Да что я такого?.. — начинаю я, но меня прерывают:

 — Вы ночной сторож?

— А кто же еще? Франц Леман, гауптшарфюрер запаса, с вашего позволения. И, клянусь, я ничего не сделал.

Один из гестаповцев молча бросает мне брюки, другой са­дит­ся в кресло фон Арвида. Я натягиваю одежду и думаю, что в ран­це нет ровным счетом ничего, что представляло бы ценность для тайной полиции. Пока я сам не заговорю, “Миф XX столетия” то­же будет нем…

— Когда вы заступили на дежурство?

— Вчера вечером, около шести.

— Управляющий был здесь? Ну, быстрее, Леман! Был или нет?

— Я не видел.

— Когда он приходит?

Сердце, буквально выпрыгивавшее из груди, укрощенно делает скачок, другой и переходит на обычный ритм… Ах, вот оно что!.. Я одергиваю пиджак и делаю вид, что никак не могу сосредоточиться. На самом деле минута нужна Одиссею для того, чтобы из мелочишек быстренько слепить нечто целое, приводящее к нескольким выводам. Первый: фон Арвида хотят арестовать. Второй: он не ночевал дома. Третий: гестаповцы не имеют пока представления о связях Лемана и Цоллера… Из первых трех напрашивается четвертый: они не беседовали с Анной. А раз так, то, значит, фон Арвид у нее.

— Который час? — говорю я.

— Семь пятьдесят.

— Минут через десять господин управляющий должен быть. Вы уж не сердитесь, но как прикажете объяснить ему, откуда вы вошли?

— Через дверь, Леман. Через эту!

Небрежный взмах руки, одетой в черную перчатку, уточняет, что гестапо проникло в кабинет через запасной ход. Так я и думал. Вряд ли они рассчитывали на встречу со мной, иначе воспользовались бы парадным.

Дверь негромко скрипит, и еще один гестаповец — пониже ростом и в плаще — появляется в комнате.

— В порядке!

— Где он?

— В машине… Можем ехать.

— А этот? Как быть с ним, унтерштурмфюрер?

— Прихватим к нам. Лучше будет, если он не станет трезвонить в конторе.

— Да, унтерштурмфюрер! — И ко мне: — Собирайся, поехали!

— Но, господа… А как же?.. Я же должен еще подмести здесь и в зале. Это же непорядок, господа…

Первый толчок отбрасывает меня к двери, а второй упирает в нее носом. Я едва удерживаюсь на ногах. Спрашивается: и почему только Франц Леман должен терпеть такое обращение? Бурный протест поднимается во мне, но я не даю ему выхода. Сейчас мне не до слов: через полчаса — максимум! — фрейлейн Анна выложит гестаповцам все о треугольнике, вершину которого образует фон Арвид, а у основания мы с Цоллером. Боюсь, что леммы, вытекающие из этого геометрического построения, не обещают Одиссею ничего приятного… Хотя как знать!

13

Комната со стенами развеселого оранжевого цвета. Деревянная скамья. Лампа под эмалированным колпаком. Сижу, курю, пытаясь заглушить табаком запах карболки. Дым скапливается возле лампы, колышется, плывет. Все повторилось: камера в гестапо и Одиссей — страждущий в узилище. Прошло не меньше часа, а меня никто не вызывает; заперли и ушли, сказав напоследок: “Скоро понадобитесь”.