Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)

Дорога испытаний... У пассажиров Ан-24 она была сравнительно короткой по расстоянию и недолгой по времени. Но она стала незабываемой на всю жизнь и, может быть, самой важной, ведущей в мир новых отношений. Вчера большинство из них не знали друг друга. Вчера в полдень они были просто пассажирами. Сегодня они стали побратимами, закалёнными орлиной высотой, молниями и громами. Вчера они еще не знали до конца, на что способны. Сегодня они готовы выдержать любую бурю, любой вражеский натиск.

Обо всём этом думал Ермаков, переходя из комнаты в комнату и приглашая своих спутников на завтрак.

Опять из отеля в ресторан и из ресторана в отель шли по живому коридору, зажатые слева и справа двойными шеренгами полицейских и жандармов. Опять боковые улочки были перекрыты машинами. Чего власти боятся? От кого блокируют простых турок? Почему не могут увидеть и почувствовать событие на Ан-24 в истинном свете?

Часов в десять приехал консул, а часом позже стало известно, что из Сухуми в Трабзон вылетел самолет с заданием доставить на Родину пассажиров и членов экипажа Ан-24.

Сборы были молниеносными. Погрузились в два автобуса и под эскортом полицейских машин и мотоциклов поехали на аэродром. Сеялся мелкий, нудный дождь, однако весь город был на улицах. Тысячи людей махали руками, шляпами, платками, улыбались, что-то выкрикивали. Мрачными оставались только жандармы и полицейские. Но в последний момент, когда все пассажиры покинули турецкую землю и заняли места на советском самолете, оттаяли и они.

Самолет разбежался и взлетел. Некоторое время шли к морю. Потом повернули и взяли курс на Батуми. Берег всё время был вблизи. Теперь все те, кто сидел по правому борту, с любопытством рассматривали через полупрозрачную завесу дождя чужие скалы, горы, леса, населённые пункты и вереницы белых минаретов.

Приземлились в самые последние светлые минуты. Пока подруливали к аэровокзалу, наступили сумерки, холодные и серые. Сотни батумцев хлынули на летное поле, чтобы встретить родных, друзей, знакомых и незнакомых. Первой выскочила на родную землю девочка в красном, потом и все остальные.

Ермаков сидел в последнем ряду, у багажного отсека, в котором стоял гроб с телом Тани. Сидел до тех пор, пока дядя Мамед не предложил ему выйти. Молча встал. Медленно спустился по трапу вниз и остановился. Ему некуда идти, нечего делать. Шёл дождь. С моря доносился гул нарастающего шторма. Плотный туман надвигался на горы. Наступала ночь.

Через несколько дней в Сухуми состоялись похороны Тани. Театральная площадь была заполнена народом. Над плотной толпой плыл гроб, поднятый множеством рук, засыпанный цветами. Не умолкали траурные мелодии. Плакали люди.

Ермаков стоял вдали от гроба, в задних рядах толпы. Ему хотелось быть как можно поближе к ней, всё видеть, всё слышать, но он не смел протолкаться вперёд. Там, в Трабзоне, на аэродроме и в госпитале, он был для неё самым близким человеком. Теперь же - никто. Её окружали родные, друзья, товарищи по работе, руководители города и республики.

Гроб установили в беломраморном зале драматического театра. Мимо постамента прошли тысячи и тысячи людей. Среди них был и Вано Ермаков. Он положил у её изголовья цветы, вышел на улицу и здесь стал ждать, когда её вынесут. Стоял в стороне, в одиночестве, прислонившись к стене какого-то дома, курил и машинально прислушивался к разговору каких-то мужчин.

-Вот как бывает, - глубокомысленно сказал один. - Жила себе и жила девочка, ничем особенно не приметная, известная только своим сослуживцам. А погибнув при исполнении служебных обязанностей, сразу прогремела на всю страну.

-Всё дело в том, - сказал другой, - как она погибла. В самую последнюю минуту её жизни, в минуту подвига, открылась её истинная сущность, ранее никому невидимая. Она жила просто и скромно. Не искала бессмертия. Бессмертие само нашло её.

Ермаков резко повернулся к своим случайным соседям и сказал:

-Это неправда, что она жила неприметно, ничем не выделялась. Неправда, что при её жизни никто не догадывался о её истинной сущности. Некоторые люди задолго до пятнадцатого октября понимали и чувствовали, на что она способна.

Произнеся эти слова, Ермаков сейчас же пожалел, что вступил в разговор. Повернулся и отошел. Свои страдания он скрывал от чужого глаза.

В день её гибели он боялся остаться один, боялся молчать. Сегодня ему хотелось быть наедине со своим горем, ни с кем и ни о чём не говорить.

Люди подходили к её матери, Галине Ивановне, обнимали, говорили какие-то слова, плакали вместе с ней. Мог подойти и Ермаков, но он только издали поглядывал на неё и мысленно утешал. Никому на свете не мог он доверить сейчас того, о чем думал, что чувствовал.

Гроб вынесли из беломраморного зала театра и установили на площади. На трибуну поднимались друзья Тани, те, кто работал вместе с ней. Все слова, произнесенные ими, были справедливыми, необходимыми в такой момент. Но Ермакову казалось, что не было сказано самого главного. И это главное мог бы сказать он, если бы взошел на трибуну.