Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)

Стояла подвально черная южная ночь. Григорьев ушел к яхте. В два часа, как и договаривались, я стал спускаться к берегу. Нервничал. Надо было предупредить Григорьева о предчувствии. Тем более что предчувствие разведчика не мелочь. Но я не предупредил. Один на один остался с господином Масару Синдо. Слышал его. Чувствовал, что ступает он шаг в шаг. Ждал удара. Осторожничал. Медленно двигался по ночной улице Бендершаха. Надо видеть эти улицы, чтобы представить себе ловушку, в которой я оказался. Справа, слева — стены. Ни одно окно не выходит на улицу, только глухие створки ворот.

Перекресток. Его скорее чувствуешь, нежели видишь. Миновал один, второй… Море было рядом, оставалось чуть-чуть. Я остановился. Почему — я и сейчас не могу объяснить. Что-то заставило меня остановиться. Стоял долго. Выжидал. Пошел. Затаив дыхание, едва ступая, приблизился к последнему перекрестку. Прыгнул из-за угла. В тот же миг отскочил вправо. Мимо меня пролетел, блеснув лезвием, нож. Тотчас же хлопнул выстрел. Я упал. Одновременно откатился. Замер…Ждал… Очень скоро до меня дошло колебание воздуха. Понял, что ко мне приближается что-то живое. Словно осторожный выдох до меня доходил. Именно в этот миг за спиной того, кто ко мне приближался, раздались шаги. Шел, как потом выяснилось, Григорьев. Я не упустил этот миг. Поднялся рывком, провел прием Ашбор. Тот самый, которому учил нас господин Масару Синдо. Осветил фонарем нападавшего. На земле лежал хозяин «сиротского дома».

Гораздо позже в мыслях своих я вновь и вновь возвращался к событиям той ночи. Оценивал эти события. Господин Синдо был слишком самоуверен, считал себя эталоном совершенства, исповедовал страх и культ силы. Агентов воспитывал по собственному подобию, готовил озлобленных одиночек. Но в том-то и дело, что сначала в Индии, а потом и в Европе я не чувствовал себя одиноким. Мне помогали рикши, грузчики, рыбаки. Даже когда, по мнению господина Синдо, я был обречен, когда он выследил меня, готов был расправиться со мной, ко мне на помощь пришли Григорьев, Карим-чайханщик, другие помощники. Господин Синдэ настолько был уверен в своей силе, в своем магическом воздействии на людей, что не обеспечил себе прикрытие в Бендершахе(и поплатился. Мы победили. Хотя мне эта пооеда далась нелегко».

Из истории болезни

И.3. Семушкина.

Сентябрь 1932 года

«Нервная система находится в стадии крайнего истощения. Больной подлежит госпитализации…»

Из рассказа

И. 3. Семушкина

«…После стольких лет борьбы оказаться в обстановке покоя. Я расслабился. Эта расслабленность могла мне дорого обойтись. Наступило безразличие. Не мог есть, спать. Врачи говорили, что мое состояние — результат тяжелого заболевания, советовали взять себя в руки. Они же и окружающие меня люди помогли преодолеть недуг. Не сразу, но здоровье мое пошло на поправку. Широко раскрытыми глазами смотрел я на новую для меня жизнь. Лучше всяких лекарств действовало внимание персонала, людей, меня окружающих, их ненавязчивое, от души доброжелательство. И то еще действовало, что очутился я среди своих. Это очень много».

Из давнего,

намеренно забытого

Было. День стоял пасмурный. Тучи плотно обложили небо. Ветер дул порывами. Казалось, он трясет деревья. Хмарь за окном переплеталась с душевным состоянием. Иван Захарович ощущал усталость. Но не ту, которую чувствуешь после хорошей физической нагрузки, когда хочется потянуться до хруста в суставах, другую, она мешала думать.

В палату вошла женщина. Невысокая, стройная, в белом халате. Очень милое лицо. В лице что-то восточное. Такое впечатление скорее всего от сужающихся к краю больших черных глаз. Ресницы густые и длинные. Сочные, без следов помады, правильной формы губы. Чуть вздернутый нос. Голубые прожилки на висках. Именно в этот момент выглянуло солнце. Оно отразилось в ручке графина на тумбочке, разбежалось по стенам веселыми зайчиками. Осветило женщину.

— Я ваш врач, — сказала женщина. — Зовут меня Нина Алексеевна.

Секунды еще удерживали солнце. Врач кивнула, Семушкин заметил небольшие серьги с крохотными камушками, отразившими солнце, розовость мочек ее ушей, которые сами, казалось, светились красноватым светом. От этого видения Иван Захарович почувствовал тревогу. Но не ту, которую он знал раньше, в минуты опасности, а другую, то ли неузнанную, то ли давно позабытую. Будто ждало Ивана Захаровича что-то радостное, но он опасался потерять эту радость и тревожился.

Набежала туча, погасли веселые солнечные зайчики. Но тревога ожидания осталась.

— Кто вы? — спросила Нина Алексеевна.

— Больной Семушкин, — ответил он и смутился, потому что понял нелепость подобной формы ответа. Он не в военном госпитале, где находился до этого. Недавно его перевезли в клинику известного невропатолога.

Нина Алексеевна улыбнулась.

— Вы окружены здесь таким вниманием, — сказала она, — что до вас страшно дотрагиваться.