Антология советского детектива-5. Компиляция. Книги 1-11

Минут через сорок они были у Пресненской заставы, но ни Костюковой, ни ее дочери не застали. Пришлось ждать. Генкина мать, появившаяся под вечер, встретила Малявкина и его «приятеля» с распростертыми объятиями.

— Ну вот, — говорила она. — И слава богу. Одумался? То-то. Живи у меня, живи… И вы, дорогой товарищ, — повернулась она к Виктору, — милости просим!

Вопрос с жильем был благополучно улажен.

Предупредив Малявкина, чтобы тот до его возвращения никуда не выходил из дома, Горюнов поспешил в наркомат.

Между тем человечек, расставшись с «Быстрым», вышел на Чистопрудный бульвар. За те несколько минут, что прошли после встречи с Малявкиным, он заметно осунулся, как-то постарел. Шел он еле-еле, с трудом, едва волоча ноги. Несколько раз останавливался, вытаскивал из кармана какой-то флакончик, дрожащими руками выдергивал пробку и облизывал ее. Иногда присаживался на свободную скамью и подолгу сидел, тупо уставившись в землю. Его бледные губы шевелились — он что-то шептал — и кривились в злобной усмешке. Если бы нашелся кто-нибудь, кто смог услышать его шепот, он бы разобрал: «Погиб… Музыкант какой-то. Ишь ты!.. Туда и дорога… Может, теперь и моя очередь? Ах, боже мой! Боже!..»

Не доходя до Кировских ворот, человечек свернул влево и приплелся к Армянскому переулку. Поднявшись на второй этаж невысокого старинного дома, он скрылся за дверью многокомнатной квартиры. Разумеется, с той самой минуты, как он встретился с «Быстрым», каждый его шаг был в поле зрения чекистов. В тот же вечер на стол Горюнова легла справка: «Бугров Владимир Георгиевич, 1881 года рождения, инженер промартели. Ранее работал на авиационном заводе №… Вдовец. Единственный сын был в действующей армии, пропал без вести. Образ жизни ведет нормальный, скромный. Болен тяжелой сердечной болезнью. Компрометирующих материалов не имеется».

Теперь оставалось только ждать, когда Бугров покинет свою квартиру, куда пойдет, к кому приведет. И чекисты ждали. Но прошли сутки, а Бугров не появлялся. Прошли другие — Бугров не выходил. И два дня спустя, в пятницу, в три часа дня, в условленное время, никто на встречу к «Быстрому» не пришел. Зря «Быстрый» дежурил возле кино «Аврора». Не было никого!..

Глава 16

Интуиция не подвела Кирилла Петровича Скворецкого. Результатом его дерзкого шага явилось открытие, переоценить которое было трудно. Произошло это так…

— Читайте. — Майор протянул Миклашеву письмо и записку. — Читайте. Как видите, я вам полностью доверяю и хотел бы рассчитывать на взаимную откровенность.

Нельзя сказать, чтобы Миклашев охотно принял протянутые ему листки: он взял их после долгих настояний майора, взял брезгливо, кончиками пальцев. Губы его кривила недобрая усмешка. Но едва бросив взгляд на первые строки письма Иваницкого, он впился в него глазами. Сжав документ дрожащими пальцами, стиснув зубы, он дочитал его до конца. Даже не взглянув на записку Антоновой, Миклашев вскочил, роняя стул.

— Какая низость! — вскричал он. — Какое бесстыдство! Непостижимо… Нет, я же знал Иваницкого, знал! Не мог Иваницкий такого написать. Не мог!

Он стоял перед Скворецким, беспомощно теребя свои густые, тронутые сединой волосы. В его глазах отражалась растерянность, лицо исказила глубокая тревога.

Скворецкий внимательно смотрел на Миклашева.

— А второй документ… — сказал майор. — Второй вы прочли? Он кое-что поясняет. Прошу, ознакомьтесь.

На этот раз Миклашев не спорил. Быстро пробежав записку Антоновой, он вскинул глаза на Скворецкого.

— Вы… Почему вы молчите? Или вы верите этому? — Миклашев сделал брезгливый жест в сторону письма. — Допускаете, что Иваницкий мог… был способен… совершил такую подлость? Но это же невозможно! А Антонова… Впрочем, ее я мало знал.

— В чем именно вы усмотрели подлость? — тихо спросил Кирилл Петрович. — Поверьте, это очень, очень важно.

— Как, вы не понимаете? — ответил Миклашев. — Но вы должны, вы обязаны понять! Петр Андреевич, профессор Варламов, — благороднейший человек. Порядочнейший. Вам понятно? Честью за него ручаюсь. И написать про Петра Андреевича такое?! Мерзость и мерзость!

— Но ведь написано! И, надо полагать, Иваницким. Почерк его…

Миклашев очень осторожно, словно ему жгло пальцы, взял письмо и принялся его пристально рассматривать. Затем, подавив вздох, бережно положил листок на краешек стола. Записки убитой он больше не касался: эта записка его мало интересовала.

— Да, — сказал он. — Почерк Иваницкого. Это так. И все же не верю, не могу поверить.

— Но почему? — осторожно спросил майор. — Почему не верите фактам?

— Да потому, — снова рассердился Миклашев, — что ни один человек, кто знал Петра Андреевича, если в нем были хоть зачатки совести, слова плохого не мог сказать о профессоре. Факты! Да где здесь факты? Это же все ложь, злостный вымысел, поклеп. Варламов — высокой души человек, большого благородства. И он — русский, поймите, русский! Как же можно его заподозрить в симпатиях фашистским выродкам. Что там в симпатиях — в измене! Неужели вы не понимаете?