Антология советского детектива-9. Компиляция. Книги 1-11

Подходили к оценщику старики и старушки в пропахших нафталином ротондах, дамы в облезлых горжетках, со вздохом протягивали броши, серьги, колечки… Степан тоже протянул перстенек с камушком, один из двух десятков, что прихватил с собой из отцова клада перед бегством в Ленинград из Сибири.

Щелкнули аптечные весы. Оценщик повертел перстень в руке, недоверчиво осмотрел Степана и спросил:

— К нам не нагрянет уголовный розыск?

— Не нагрянет, — заверил Степан осевшим голосом.

— Значит, все чисто?

— Вполне. Достался в наследство от отца.

— И документы есть? Кто же он, ваш заботливый папаша?

— Мой отец Кондратий Федорович Кашеваров, его знают большевики Краснокаменской губернии. Вот копия свидетельства об его кончине от кулацкой пули.

— Прощения просим, — пробормотал оценщик и вдруг понизил голос: — Если еще что-нибудь надумаете продать из… отцовских вещиц, можете заглянуть по этому адресочку. Там чуть дешевле, чем здесь, но зато никаких очередей и… документов. — Он слегка подмигнул и сунул в руки Степана бумажный жгутик.

Степан сунул бумажку в карман. А после того, как неделю провел в комнатке секретарши декана Аллочки, той самой Аллочки, что вчера еще смотрела мимо него, переложил адресок в студенческий билет.

Он ездил на автомобиле и рядом была Аллочка. Они сидели в торгсиновском ресторане… В те дни он окончательно поверил в мудрость родного своего отца:

— Золото, оно, Степка, всей жизни начало и вершина. В золоте — и сила, и власть, и любовь…

Сорок лет он верил в эти постулаты. Верил, таясь чужого взгляда, верил всюду, даже в прифронтовой полосе. И в мирные дни, когда стал выступать в прессе с очерками на исторические и природоведческие темы. Верил до последней минуты…

…Голова Кашеварова склонилась совсем низко к столу. Но вот он медленно выпрямился. В глазах его застыла такая тоска, что Зубцов поспешил отвести свой взгляд. Кашеваров с усилием проглотил слюну и сказал:

— А вы, однако, фантазер! Вы что же, на сосне сидели? Подсматривали и подслушивали? А ну, как не было ее вовсе, встречи-то этой? — И не справился с собой, вперился в Зубцова с неприкрытой тревогой.

— Была, — убежденно сказал Зубцов. — И даже не одна. И разговор там шел именно об этом.

— Доказательства?! — потребовал Кашеваров.

Зубцов слегка улыбнулся и ответил чуть загадочно:

— Доказательства на дне колодца.

— Простите, не понял.

— На дне колодца. Есть, знаете, на станции Лосиноостровской скромная на вид дачка. Пестренький домик в три оконца, веранда, сигнализация от воров. Словом, все как быть должно. На огороде — колодец. Над срубом — деревянное распятие из Бессарабии. Хозяина не было дома, но мои коллеги с Петровки, само собой, с разрешения прокурора и в присутствии понятых, заглянули в колодец. И на дне среди прочего, — Зубцов слегка выделил два этих слова, — обнаружили в прорезиненном мешке фунтовые золотые слитки с бодылинской печатью. Один такой же слиток изъят у Рашида Хафизова, а получил он его от Степана Кондратьевича Кашеварова. Еще один такой слиток изъят три недели назад у сообщника Хафизова некоего Сысоева. В трибунале Яков Филин показал, что по приказу замаскированного белогвардейца Валдиса выманил у Бодылина пуд золота. Это золото у Филина якобы украли, за что Валдис стал преследовать своего подручного, пока тот в бою под Таежинском не убил Валдиса. Но, как теперь ясно, Филин и перед смертью бессовестно лгал. Бодылинское золото преспокойно лежало в тайнике, о котором знал лишь его сын и наследник.

Спина Кашеварова прогнулась, словно бы он взвалил на себя тяжкий груз. Не то заслоняясь от солнечного света, не то от слов Зубцова, он прикрыл ладонью глаза. Отвел руку, и взгляд уперся в расчерченное квадратами решетки, точно шрамами изрытое, небо. Где-то далеко гудели на ветру сосны, всплескивала река, но, заглушая звуки, долетавшие оттуда, из расчерченного квадратами мира, комнату заполнял голос Зубцова:

— Так началось ваше падение, ваш путь к такому вот финишу. — Зубцов повел головой в сторону зарешеченного окна. — Вовсе не страх перед кулацкой расправой погнал вас в тридцатом году из Октябрьского в Ленинград. Вы устремились туда, чтобы пожить на широкую ногу, и в погоню за Аксеновым, за бодылинскими сокровищами. Для всех вы были сыном героя революции, начинающим журналистом, но это не мешало вам вступать в связи с уголовниками. Налеты, о которых вспоминала Агния Климентьевна, — дело ваших рук.

— Прямолинейная логика, — проворчал Кашеваров как-то нехотя. И снова взгляд его пристыл к решетке.

— Сорок с лишним лет, — продолжал Зубцов, — всю свою сознательную жизнь вы посвятили золоту. Вы жили ради него одного. Все инстинкты, все стремления подавила в вас алчность. Золото! Золото! Еще и еще… Ради него вы лгали, двурушничали, скупали, воровали. Посылали на гибель сообщников и медленно гибли сами…

Кашеваров протестующе вскинул руку, но сказал вяло: