Антология советского детектива-9. Компиляция. Книги 1-11

Служебная машина остановилась возле ворот дачи. И едва затих скрип тормозов, распахнулась калитка, и в ее проем ринулась женщина с вскинутыми руками, рассмотрела машину, вышедшего из нее незнакомого человека в форме, и руки ее обвисли.

Потом Денис шел следом за этой женщиной по нескончаемо длинной, тщательно расчищенной от снега дорожке к высокому крыльцу, напоминавшему резными перилами крыльцо терема.

В то утро он не рассмотрел, а скорее всего не посмел заглянуть ей в лицо, когда сухо известил о самоубийстве Чумакова. Долго потом звучал в его ушах исторгнутый глубинным отчаянием вопль, помнились ее трясущиеся руки. Они указывали за плечо Дениса, на дверь…

Сейчас она вошла без стука, уверенная в своем праве войти сюда и высказать ему, Денису Щербакову, нечто сокровенное.

Так же, как Федор Иннокентьевич Чумаков, она сняла и по-хозяйски утвердила на плечиках светло-серое пальто с меховой опушкой по воротнику и манжетам. И Денис впервые воспринял ее бледное лицо, черные волосы, сколотые на затылке тяжелым жгутом, подумал о том, что она кажется сошедшей с портретов русских мастеров восемнадцатого века, что ценители женской красоты не смогут не увидеть в ней элегантности. Еще Денис подивился переменчивости ее больших светло-серых глаз. Едва она опускала ресницы, по лицу ее разливалось удивительное спокойствие, но вот ресницы вспархивали и открывалась такая глубина в ее глазах, что трудно было отвести глаза от ее лица.

Она подошла к вставшему при ее появлении Денису, с грустной улыбкой протянула ему узкую, прохладную руку и сказала:

— Простите меня. В прошлый раз я наговорила вам много злого и лишнего.

— Пустое. Не смертельно. — И осекся: в доме повешенного не говорят о веревке.

Она села на тот же стул, на котором за несколько дней до нее восседал Чумаков. И хотя Денису было не по себе от этого, он промолчал, щадя ее и передавая ей инициативу в их разговоре.

— Сегодня девять дней с кончины, — она слегка споткнулась на этом слове, и губы ее задрожали, — Федора Иннокентьевича. — И призналась с поразившей Дениса искренностью: — По русскому обычаю, полагается поминальный обед. Но, понимаете, страшно ложное положение. Я ведь для многих его знакомых — фантом, человек-невидимка. Все-таки пристойнее поминать его в доме Маргариты Игнатьевны Чумаковой.

Денис соглашался: действительно, она была при Чумакове фантомом, женщиной-невидимкой. Какие причины, какое душевное влечение, какая его власть над ней заставили ее согласиться с такою ролью, постыдной и мучительной для женщины.

Денис уже имел представление о некоторых привычках и складе характера Тамары Владимировны, о том, что не очень проницательные люди осуждающе именуют гордостью и даже высокомерием, о ее крайней щепетильности во всем, что касалось отношений с сослуживцами. Это Денис успел узнать, осторожно побеседовав о Тамаре Владимировне с ее коллегами по отделу иностранной литературы областной библиотеки и с ее соседями по дачному поселку.

Денис думал о том, сколь изобретательна жизнь на разного рода бытовые драмы и психологические дилеммы: долг, обязанность и душевное влечение, страсть… Наверное, эти коллизии сохранятся, пока жив сам род людской.

— Не знаю, как насчет поминального обеда, но по старому русскому, точнее, по православному обычаю, самоубийц даже не хоронили на кладбищах.

И тут же пожалел о своих словах: они были слишком ранящими ее. Однако при всей осведомленности об этой слабой на вид женщине Денис, оказывается, не представлял истинной меры ее душевных сил. И потому искренне удивился, когда она заговорила бесслезно, раздумчиво поверяя нечто выстраданное ею:

— Да, самоубийство… Величайшая тайна человеческого духа. Вечная загадка. Повод для споров церковников и моралистов. Мама рассказывала, что в ее пионерское время, в тридцатые-сороковые годы, вообще категорически отрицалось право человека распорядиться собственной жизнью. А ведь именно в это время ушли из жизни Есенин и Маяковский. На все трагические случаи следовал однозначный ответ: испугался трудностей. Этим объяснялось все. Мама вспоминала: когда она училась в восьмом классе, покончил с собой ее одноклассник. Неразделенная любовь. И вот… Так это тоже объяснили страхом перед трудностями. И, что действительно страшно, классный руководитель запретил ребятам хоронить этого беднягу… Теперь, слава богу, взгляд и на эту сложнейшую проблему и на многое другое в нашей жизни стал много шире. Мы поняли, что за этой страшной решимостью далеко не всегда стоит боязнь трудностей и уж, конечно, не социальный разлад с действительностью, а множество других, известных только самому ушедшему из жизни причин: отвергнутая любовь, рухнувшие честолюбивые планы… Да разве вспомнишь и перечислишь все! Между прочим, русская классическая литератур» держала эту проблему в поле своего зрения. Вспомним Островского Чехова, Толстого, Горького.