Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Ночью, проснувшись, вновь до рассвета не спал. В шесть утра встал, принял душ. Побрился лезвием «Филипс», нехотя перекусил, выпил стакан чаю и пошел на работу. Подойдя к больнице, увидел у ворот знакомую фигуру. Это была Офелия. «Профессор, вам письмо», — сказала она и протянула ему конверт. Письмо было запечатано, однако внутри было пусто. Орудж не удивился, он был уже знаком с подобной конспирацией, к которой прибегала Офелия, дабы скрыть от посторонних их отношения. Сказала, понизив голос:

— Прости, ради бога, в тот день я не смогла прийти. У матери давление подскочило, и мне пришлось ей делать уколы. Не сердишься?

— Конечно, нет, — ответил Орудж и обрадовался в душе, что с Офелией все так гладко сошло. Затем вспомнил о своем алиби:

— И я должен перед тобой извиниться. У меня неожиданно всплыло тут одно дело, и я не смог поехать. Ни в тот день, ни на следующий. Признаться, я переживал, что ты придешь и наткнешься на закрытую дверь. Так что хорошо, что ты не пришла. — Поспешно поправившись: — Но то, что у твоей матери давление подскочило, это, конечно, нехорошо. Как сейчас?

— Утром измерила, было нормальным. — Офелия выглядела расстроенной. — Значит, и тебя не было? А я, сумасшедшая, места себе не находила, думала, ты будешь беспокоиться.

Беседа их несколько затянулась, и проходящие сослуживцы стали многозначительно их оглядывать. Вероятно, их отношения для многих не были секретом.

Орудж, приняв двух-трех пациентов, устал. Он чувствовал, что не может ни на чем сосредоточиться.

— Что-то у меня голова разболелась, — сказал ассистенту. — Я, пожалуй, пойду.

Дома он почувствовал себя еще хуже. В больнице жалобы пациентов хоть как-то отвлекали его от своих проблем, здесь же, дома, молчаливость безропотной Пакизы не рассеивала его одиночества, тоски. Орудж был неспокоен, раздражен, чувствовал стеснение в груди, от любого шороха тревожно вздрагивал, ожидая ужасного разоблачения. После жуткого происшествия на даче прошло уже три дня. Почему же до сих пор Балами молчит, не поднимает шума? А может, он уже как раз ищет своего исчезнувшего сына, поднял тревогу, сообщил милиции? В таком случае они нападут на след и придут на дачу к Оруджу. Ведь, без сомнения, Гусейнага был посвящен в отцовские планы возвращения дачи. И поскольку он не виделся с ним после его приезда из Мешхеда, Гусейнага не мог знать об изменении намерений отца. Если Балами сообщил уже в милицию об исчезновении сына, он, вероятно, сообщил и о том, что побывал у Оруджа. И тогда, без сомнения, ниточка, потянется к нему, к Оруджу. И конечно, его тогда непременно вызовут, хотя бы на допрос. И потом, если он вообще не будет ездить на дачу, это опять-таки покажется подозрительным. Рано или поздно Орудж все равно должен будет поехать туда, и тогда он вынужден будет сообщить в милицию о том, что на даче у него находится мертвец. Труп, который стал, вероятно, уже гнить и разлагаться, распространяя вонь. Если даже они сами его не обнаружат, то через месяц, самое большее через два, он должен будет сообщить об этом в милицию. Конечно, не раскрывая суть дела. Но этот месяц, полтора, он будет ежедневно, ежечасно, ежесекундно себя грызть. Сможет ли он это вынести? Ведь на свете нет ничего тяжелее неясности. Как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Вдруг он понял, что может позвонить Балами. Хорошо, что не выбросил номер его телефона. «Ну допустим, позвоню, — думал он, — что скажу?» Сколько ни размышлял, не мог найти какой-нибудь повод. Что у него может быть общего с Балами? Можно позвонить и дать отбой. Во всяком случае, он услышит его голос, а голос, как известно, может многое сказать о настроении и состоянии человека. Но если он позвонит и даст отбой, как бы чего-нибудь из этого не вышло… Может, телефон Оруджа уже под наблюдением и прослушивается?

— Ну ты, друг, совсем, ей-богу, рехнулся, стал мнителен не в меру, — урезонил он себя.

Поднял трубку, набрал номер. Чуть погодя в трубке раздался мужской голос. Это был голос Балами, Орудж узнал его. Голос был спокоен.

— Да, слушаю. Кто это?

Орудж молчал. Балами вновь: «Алло?»

Голос Балами не был похож на голос человека, который говорит из дома, погруженного в траур. «Отчего он спокоен — куда пропал Гусейнага?» — мысленно спрашивал себя Орудж. Он думал до вечера и наконец нашел подходящий повод. Он решил позвонить и спросить у Балами о поездке в Иран — мол, друг мой тоже собирается туда съездить и хочет узнать, во сколько обходится поездка. Конечно, повод был пустяковый, но ничего другого не приходило на ум. Вечером в девять часов позвонил. Трубку вновь взял Балами. Орудж, подавив волнение, произнес:

— Здравствуй, Балами, это доктор Орудж.

— А… Орудж муаллим, рад слышать вас. Как вы? Какими судьбами? — голос Балами звучал бодро и даже, можно сказать, радостно. Никакого беспокойства.

Орудж начал издалека, рассказал о друге, который якобы собирается в Иран, и, услыхав исчерпывающий ответ на свой вопрос, наконец набравшись духу, спросил:

— Ну как вообще вы, Балами? Как ваши дети?