Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Шнур шелковой занавески развязался, и занавеска сползла, закрыв пол-окна. Старик пытался кончиком трости отдернуть шторку, но она вновь и вновь соскакивала. Агали потеребил жену и, когда та обернулась, он глазами показал на отца и спросил: «Что ты делаешь, отец?» Жена, пряча улыбку, отвернулась. Старик, упорно продолжая попытки отодвинуть занавеску, улыбался: «Глянь, какой лук уродился!» Агали проследил за его взглядом, желтый луковичный холмик остался позади; краешком глаза посмотрел на оживившееся родное лицо, мерцающие сквозь губы золотые зубы, прокуренные редеющие усы и очень идущую отцу каракулевую папаху. «Интересно, чем его приворожили эти гурты лука?» И вдруг перед глазами Агали всплыл далекий день детства, со всеми звуками, запахами, отчетливой импрессией. Он вновь всмотрелся в отца, и у него не осталось ни тени сомнения, что радость, которой светилось лицо старика, его воодушевление — отзвук того далекого сентябрьского дня.

Вот он, Агали десятилетний, вскарабкавшись на срез орехового дерева, окруженного плотным подростом, раздвинув листву, любуется распахнувшимся простором: горы, под которыми змейкой вьется река Мегри и тянется грунтовая дорога; доставая из кармана кизиловые ягоды, уминает кисло-сладкую мякоть и, зажимая косточки между пальцами, «постреливает» ими. Отсюда как на ладони видны террасы посевов репчатого лука. На лужайках, на нивах мельтешат школьницы в цветастых платьицах, похожие на пестрых бабочек, звонкие голоса поющих девчонок, мальчишеский ор и свист… Выкопанные хвостатые луковки собирают, кузовок за кузовком, корзина за корзиной, у грядок, там их подсекают, перебирают и выставляют на солнцепек.

Полдень. Агали сперва увидал школьную учительницу Зульфию со связкой ядреных луковиц в руках, приближающуюся к нему. От неожиданности чуть смешался. Глянул в другую сторону — из-за посадок тутовника внезапно выходит отец. Хотел было отпустить отогнутую ветку, «замаскироваться». В душе молил аллаха, как бы отец не накричал, стал выговаривать учительнице за связку колхозного лука. Зульфия-муаллима провела у них в классе всего-навсего один урок. Но этого оказалось достаточно, чтобы Агали почувствовал, что Зульфия-муаллима красивее всех — и грудастой классной руководительницы, и школьных девчонок, и прочих школьных учительниц, и слывшей первой красавицей на селе Семайи, работавшей в клубе. Агали казалось, что отец был волен накричать на всех колхозниц, выбранить всех учительниц в школе, кроме Зульфии-муаллимы.

Зульфия-муаллима была особенная, не похожая ни на кого — и осанкой, и одеждой, и грацией. От сельских матрон пахло потом, скисшим молоком, они, осерчав, срывались на крик, бранились, корчили кислую мину, смотрели тучей. А от Зульфии-муаллимы исходило благоухание, она светилась добротой, улыбкой, и голос у нее был мягкий, бархатный, и Агали помнил, как она погладила его по голове белыми ласковыми руками.

Отец, ответив на приветствие Зульфии-муаллимы, тихо сказал: «Вам — можно…»

Агали осторожно раздвинул листья. Учительница стояла перед отцом, смущенно улыбаясь, что-то говорила, и злополучная связка лука покачивалась у нее в руке. Отец сказал: «Велю вечером подсобить… Мешочек… В чем будет нужда…» Со стороны поля показались колхозницы. Отец напоследок добавил: «Не надо стесняться…» И поспешил удалиться.

Агали никогда не видел, чтобы отец говорил так доверительно, мягко, ласково с кем-либо, даже дома с матерью…

Да, все было прекрасно, но с утра его беспокоила одна забота: он опасался, что билетов на поезд «Ереван — Баку» в кассе не окажется. Его не пугало ни то, что следующий поезд «Ереван — Кафан» прибывал в райцентр за полночь, ни то, найдется ли попутная машина до села. Он опасался, что в этом ночном поезде они нарвутся на хулиганствующих юнцов. Это опасение не давало ему покоя, как тупая зубная боль.

Войдя в здание вокзала и минуя кассы, он направился в зал ожидания, за ним по пятам шли жена с дочуркой. У дверей обернулся. Отец подходил к входу с противоположной стороны. «Отец! Отец», — позвал он, отец оглянулся на голос, но не остановился. Агали поостерегся окликнуть его на родном языке, на сей раз подал знак рукой, мол, иди к нам. Старик, что-то ответив, направился к ресторану.