Антология современной словацкой драматургии

ЛУПИНО. Вот это был класс! Сплошные хорошие мальчики!.. (Вскакивает.)

Командуй, Шериф, давайте!.. (Рассаживаются на «лавки» как во время уроков, ждут.)

ШЕРИФ (расслабленно). Не сходи с ума, Лупино!

ЛУПИНО. Без разговоров! Давайте!..

ШЕРИФ (допивает, как бы взвешивает. Вдруг резко, вполголоса). Шаг-о-о-ом… марш!

Восемь пар ног под «школьными лавками» начинают маршировать — сразу же и четко.

ЛУПИНО. Вы помните?.. (Вскакивает на «кафедру», живо изображает.) Сумец[17] сначала не верит собственным ушам… Сидит за кафедрой с повисшими усами… сгорбленный, съежившийся, как настоящий сом на дне…

Восемь неподвижно сидящих одноклассников маршируют резко и четко. Раз-два… раз-два… Как 25 лет тому назад.

СУМЕЦ вскакивает… передние парты моментально стихают… задние продолжают… СУМЕЦ пробегает по проходу… сзади стихают, а передние вновь начинают… СУМЕЦ летит обратно… передние затихают, сзади переполох… он носится по проходу, взад-вперед, взад… никого не может поймать… а мы шагаем и шагаем, а он носится по проходу, будто пес возле хозяйственного магазина!..

Восемь пар ног продолжают маршировать. Четко и неутомимо. Как раньше.

Потом он смиряется… Запыхавшийся… разъяренный…. шокированный. Его усы злобно трясутся… и слышно, как звенят его нервы! Ритм марша непроизвольно нарушается, становится более редким.

ЛУПИНО (растерянно). И вдруг… вдруг он начал маршировать с нами. (Изображает немецкий «Парадный марш».)

ШЕРИФ. Это нас потрясло!

ДОКТОР. Потом он читал нам о царе Клавдии[18], у которого голова стала тыквой…

МОНИКА. После выпускных экзаменов я встретила его только один раз. Он покупал себе новую шляпу… его как раз выпустили из тюряги. Ну так мы пошли отпраздновать это событие в кондитерскую… Новую шляпу… и свободу…

Сразу становится тихо. Внезапно и надолго. Одноклассники остолбенели, будто их что-то осенило.

ЛУПИНО. Это факт, Сумецу не везло! Ему всегда кто-то свистел офсайд…

МОНИКА. Он заказал наполеоны и пюре из каштанов. Я обратила внимание, что он достал последние гроши.

СИРИУС. Ты ему одолжила?

МОНИКА. Шестьдесят талеров. На троллейбус — больше он не хотел.

ДОКТОР. Да, Сумецу не везло… (Пьет.) Начиная с Восстания[19] и до конца войны он просидел в тюряге, после войны — снова… Сначала немцы, потом…

МАРЕК. Потом — для разнообразия — мы!

МОНИКА. Кто — мы?.. Ты не мог бы выражаться немного яснее?

ФИЛИПП. Ты сразу поняла, что он невиновен?..

МОНИКА. Но ведь я же знала его!

ШЕРИФ. Мы все знали его, Моника! И мы все знаем, что это был за человек — величина, авторитет, педагог старой закалки, но наши!..

МОНИКА. Так что, собственно говоря, наши арестовали нашего. Наши отправили в заключение своего. Свои вешали своих и так далее. Оказывается, не просто разобраться в нашей родной грамматике.

ДОКТОР. Когда Гитлер напал на Польшу… вы помните? (Цитирует.) «…огромный страх потустороннего мира, лежащий в кровавой пещере на полуразложившихся костях, вечным ревом страшит бескровные тени…» (Пауза.) Сумец как бы «случайно» всегда выбирал эти стихи…

ЛУПИНО. …в кровавой пещере на разложившихся… (Понимающе.) Боже правый, что у вас за головы!

СИРИУС. Или когда он читал приказ, где было написано, что нашим приветствием является «На страже!»[20], а наше обращение: «сестра» и «брат»[21]…

МАРЕК. Тогда он сказал, что не настаивает на том, чтобы мы называли его «брат профессор». Достаточно, если мы скажем — «пан профессор».

ШЕРИФ (оживленно). И если бы не Сумец, нам бы не сдать выпускные экзамены! Или мы бы их сдали уже потом, после войны!..

ФИЛИПП. Ах, это была работа Лупино!