Антология средневековой мысли. Том 1

36. Напротив, поскольку высшее благо распознается и постигается в истине, а истина эта есть мудрость, в ней давай различать и постигать высшее благо и наслаждаться им. Ведь блажен тот, кто наслаждается высшим благом. Ибо эта истина обнаруживает все те блага, которые истинны и которые люди понимающие в меру своих способностей выбирают либо по отдельности, либо вместе, чтобы получать от них наслаждение. Точно так же, как те, кто при свете солнца выбирает то, на что охотнее взирает, и радуется этому зрелищу. Ведь если бы среди них случайно оказались наделенные очень зоркими, здоровыми и очень сильными глазами, они ничто не созерцали бы охотнее, чем само солнце, которое также освещает и все остальное, чему радуются глаза более слабые. Так и сильное и острое умное (mentis) зрение, после того как уверенный разум обозрит многие истинные и неизменные предметы, обращается к самой истине, которая все обнаруживает, и, приблизившись к ней, словно бы забывает о прочем и в ней наслаждается одновременно всем. Ибо что бы ни было приятно в прочих истинных вещах, в любом случае, это приятно благодаря самой истине.

37. В этом наша свобода, когда мы погружаемся в истину, и Сам Бог наш, Который освобождает нас от смерти, то есть от состояния греха. Ибо Сама Истина, точно человек, беседующий с людьми, говорит верящим Ей: «Если пребудете в слове Моем, то вы именно мои ученики, и познаете истину. И истина сделает вас свободными»[41] (Ин. 8, 31-32). Душа, действительно, не наслаждается ничем свободно, кроме того, чем она наслаждается безмятежно.

Глава XIV

Однако никто не спокоен за те блага, которых может против воли лишиться. Но истины и мудрости никто не лишается вопреки своей воле. Ибо никто не может обособиться от них пространственно, но то, что называется удалением от истины и мудрости, есть извращенное желание (voluntas), благодаря которому любят низменное[42]. Однако никто ничего не желает нехотя[43]. Следовательно, мы обладаем тем, чем можем наслаждаться все равно и вместе; никаких затруднений, никакого недостатка в [истине] нет. Всех своих приверженцев она принимает без всякой зависти по отношению к себе и является общей для всех и безупречной для каждого. Никто не говорит никому: «Отступи, чтобы я также подошел, убери руки, чтобы я тоже обнял». Все приобщаются, все касаются этого самого по себе. Пища, ею даваемая, отнюдь не дробится на части, и ты не пьешь из нее того, чего не мог бы выпить и я. Ибо ты из причастия ей не превратишь ничего в свою собственность, но что ты берешь от нее, и мне достанется в целости. И я не жду, чтобы то, что вдохновляет тебя, возвратилось бы от тебя, и таким образом я бы получил от него вдохновение.

38. Следовательно, менее этой истине подобно то, чего мы касаемся, либо то, что мы пробуем на вкус, либо то, что обоняем, а более — то, что мы слышим и различаем, потому что всякое слово, кто бы его ни слышал, слышится целиком всеми, и в то же время каждым в отдельности. И всякий вид, который находится перед глазами, в одно и то же время насколько доступен восприятию одного, настолько же и другого. Но и это подобно [истине] с очень значительным различием; ибо никакой звук не звучит полностью одновременно, потому что тянется и производится во времени, и одна часть его звучит раньше, а другая позже, и всякий зримый вид словно бы разворачивается в пространстве и весь не существует повсюду. И несомненно, все это исчезает вопреки нашей воле, и некоторые затруднения мешают, чтобы мы могли этим наслаждаться. Ведь даже если чье-нибудь сладостное пение могло бы никогда не прекращаться и его ревнители наперегонки бежали бы его послушать, они теснили бы друг друга и сражались бы за места, чем больше бы их становилось, — чтобы каждому быть ближе к поющему, — и не добились бы того, чтобы, слушая, оставаться с собой, но всякие привходящие звуки касались бы их [слуха]. Если бы я внимательно всмотрелся в это солнце и даже мог бы настойчиво делать это, па закате оно ушло бы от меня, и его заволокло бы облаками. И из-за многих других препятствий я вопреки воле, утратил бы удовольствие смотреть на него. Наконец, даже если бы удовольствие от света для зрителя и от звука для слушателя всегда присутствовали, что великое посетило бы меня, когда это было бы общим у меня с животными?