Антология странного рассказа

Таки да. В будущем темно. В нем мы трудноразличимы. В нем ты — старый, Мальчик — взрослый, мир — изменившийся. Все наши надежды на длящееся детство — суть иллюзии. Горестно.

Нужно прямо и открыто признаться в нелюбви к тебе. Нельзя любить высыхающий после дождя подоконник с двумя сосновыми иголками и заблудившимся между ними кофейным зерном. Нельзя любить налетевший внезапно ветер — ты обрадуешься его внезапности, но тут же и забудешь о нем. И собственные легкие нельзя любить. Это уж вообще непредставимо. Есть они — и есть. И ладно. Но однажды, очнувшись от необязательных размышлений и посмотрев прямо и трезво на мир-как-он-есть, хочется сказать большое искреннее спасибо за одну сущую безделицу Тому, у кого много имен, и ни одно из них не хватает духу произнести вслух.

Пастораль

— На кого ты похож? — сказал он мне и закашлялся. Я посмотрел в его всегда влажные серые глаза. — Пойди, глянь на себя в зеркало.

Я пошел в прихожую и уставился на свое отражение. У меня в зеркале были длинные волосы (с весны не стригся, а уже сентябрь), ноги в клеточку от сиденья коленками на плетеном кресле, а у пояса болтался короткий римский меч. Дед показал, как клеить его из картона, и я склеил сам. Я вернулся и ожидающе произнес:

— Посмотрел…

— Гай Юлий, — сказал дед. — Маленький Гай Юлий. Подними подбородок.

Я поднял.

— И не сутулься. Не втягивай голову в плечи… Особенно глаза.

— Что — глаза?

Я лукавил. Я уже тогда знал, что у меня прозрачные зеленые глаза и что они всегда взрослее меня.

Я хотел написать тебе сказку, дед, но ничего не получалось, все начала были дурацкими и сели не туда. Я вырос из красной майки с надписью «леопард», и короткий римский меч стал мне слишком короток, и кисти рук болтались — длинные, костлявые, не приставленные к делу. Я вообще-то ничего не мог, кроме болтовни, и сам вид линованного листа вызывал у меня глубокую тайную жуть. Но сказку я очень хотел написать — и что имя ты мне придумал не какое-нибудь, а Гай Юлий, и что за треснувшим зеркалом в прихожей, между рамой и стеклом, я различил кусок бурого холста, вытащил его — на нем был вечерний лиственный лес, и что я уже был ничей, потому что ты умер.

Я расстелил картину на полу и долго смотрел на лес — там садилось солнце, там холодало, и на переднем плане в правом углу переливалась тонкая ассиметричная паутина. Потом я перевернул холст и прочел написанное чернильным карандашом: «Мальчик, надо идти, иначе заснешь, а это незачем. Будь здоров. Дед».

Да-да, так мы и будем звать теперь его: Гай Юлий, а как же еще? Дед звал его еще Мальчиком, но это не для нас, да уже и не для него, а настоящее его имя приносит с собой ненужные подробности и в конечном итоге не объяснит ничего — таких имен, как у него, — много, поэтому зачем оно вам? Гай Юлий — как раз очень подходит, оно чужое, из глубины, и ведь что существенно: благодаря этому имени и еще кое-чему вы никогда не сможете понять привычное: откуда он пришел, куда стремится, и кто повинен в его беде и печали. Заранее прошу извинить за это неудобство.

Спереди был лес. Он оглянулся. И сзади был лес, лес был вокруг. Он посмотрел вверх. Длинные тонкие стволы тянулись в розовую вечернюю перспективу. Жужжало что-то в траве и на упругом стебле, сгибая его, сидел толстый кузнечик. Гай Юлий качнул стебель, но кузнечик не прыгнул, а стал лениво сползать вниз.

— Объелся, гад! — удивленно сказал Гай Юлий. — А ну скачи! — и качнул стебель сильнее. Кузнечик лениво и неумело прыгнул в сторону и пропал в траве.

— Странный какой-то, — пробормотал Гай Юлий, разглядывая место, куда скрылся кузнечик, и вдруг замер. «Холод сковал все его члены», — заменили бы здесь просвещенные предки. Холод не холод, но что-то сковало. Он выпрямился. Вокруг был самый настоящий лес, и ему не было ни конца ни края. Это откуда-то Гай Юлий точно знал.

«Мальчик, надо идти», — было написано на холсте. «Почему я должен?» — отчаянно подумал он, вытягивая шею и пытаясь разглядеть даль, но там были только деревья и кусты, все сгущалось и переплеталось темно-зелеными и черными пятнами будущих лесных тупиков. «Я никогда ничего не обещал. Жил себе. Может, что-то было бы раньше. Там — был бы. А здесь вдали то же самое, что и вблизи. А вблизи…» Он посмотрел под ноги. Под ногами чернела толстая доска с дырками от гвоздей. Перевернул. На обороте шевелились гнилые листья. Из-под них скользнул вниз и ушел в траву блестящий уж, и листья осыпались один за другим, открыв дичайшую надпись, сделанную перочинным ножиком по неровному спилу:

Лес № 3

Расписание дождей:

с 13.00 до 13.40 — кроме выходных

с 16.45 до 17.20 — ежедневно, но нерегулярно

Гай Юлий вздохнул, поискал глазами пенек, не нашел и сел прямо в траву. Из-за кустов шумно вышла большая собака и легла напротив.

— О! — удивился Гай Юлий. — Собака какая! Собака-барабака. Ты живешь здесь?

И вздрогнул с головы до пят, потому что услышал ответ:

— Прихожу.