Антология странного рассказа

Как он орал! «Чтобы сдохла, чтобы ты выродка родила, чтоб ты повесилась на суку, чтоб земля тебя не носила, сволочь ты неблагодарная». Хорошо албанец в отлучке был, концерта полностью не слышал. Вот.

Наорался Король, наплевался, натопался — и к Регинке. А там — тот же компот. «Вы, папаша, ведите себя поаккуратнее, а не то…

Ушел он от них. Вроде как умом тронулся. Спрашивает меня: «А как это у вас летом так жарко? А где же ваши кондиционеры?» или «А воду вы фильтрованную пьете или откуда?».

А морда у него приметная была, в телевизоре намельканная, на плакатах всяких. Народ его знал и, мягко говоря, проклинал на чем свет стоит. Плюс денег нет. Кому нужен?

Подался к бомжам. Там своя стихия. Ходит наш Король, разговоры разговаривает. Уже не кажутся ему люди такими тварями животными. Но удивлять не перестают. То вещи не от Бриони — сюрприз, то удобства, не к столу будет сказано, не золотые, а так — яма в кустах. То зима настала, как обычно, неожиданно. А из крыши над головой — только теплоцентраль.

Жизнь, в общем, в него проникла. Такая, какая есть. Я ему предлагал к Кирке во Францию съехать. А он — нет. И знаешь, бросил я его. К столовке благотворительной пристроил и бросил.

Не смог. Потому как турист он в нашей жизни был. Не задружил ни с кем, не пригрел никого. Кент его помогал много. Последним делился, морду за него каждому чистил. Но к нему он тоже — никак. Вроде, знаешь, осознал, а вроде — и нету нас. А если и есть, то всегда должны. Мысли его новые поддерживать, бред руками разгребать. То голым побежит, то заговариваться начинает. А людей все равно — как через пленку видит. Или как кента — типа не помнит.

Дальше вообще криминальная хроника. Кирка про ситуацию прознала, приехала. Нашла папашку, отмыла, нарядила. И нет бы ему тут сказать: «Доця, давай начнем все сначала на твоей новой французской родине». Так он — типа ж сумасшедший, но уже нарядный и сытый — молчит, вроде не возражает в имущественных правах восстановиться, во всем на нее полагается. А бабы ж — дуры.

И Кирка тоже. Затеяла против сестер войну за майно. Они ей киллера заказали, сами перессорились, там и яд был, и порча, и поножовщина, натурально друг друга извели, через отравление и самоубийство. Браток, муж Регинин, под раздачу тоже попал. Погиб.

А Король только над Кирой и убивался, что ты… вроде даже по-настоящему чего-то понял. И от понимания этого умер.

Один албанец из всей семейки выжил. Сейчас дерганый такой. Ни детей не хочет, ни денег тестевых. Что рейдеры не забрали, то в приюты для бомжей отдал и в дом престарелых. Говорит, мол, слава Богу, мы до таких денег и до таких лет не доживем. И это не может не радовать.

А мне, знаешь, девок почему-то жалко. Хотя народ говорит, что так им всем и надо, но Королю все-таки симпатизирует больше.

Совсем новая…

Когда моя мама вышла замуж за папу, я уже была. Я ходила в детский сад, носила две тонкие косицы, упрямый взгляд и короткое платье в горох. Еще у меня были всегда приспущенные колготки, белые сандалии вместо правильных тапок в клетку, нелюбовь к молоку и время от времени — глисты.

Глисты в детском саду хотели иметь все. Это было модно. «Глистовые дети» приносили пять сменных трусов, каждые двадцать минут их водили мыть руки, а раз в неделю в спичечных коробках они приносили не какие-то обычные какашки, а настоящий медицинский кал.

Чтобы глисты поселились в организме, нужно было грызть ногти и «контактировать» с зараженными. Инна уже была среди них. А я нет. И это было очень обидно.

Пока я зарабатывала себе глисты, мама нашла папу. Воспитательницы детского сада называли его «неродным». И очень завидовали.

Когда папа повел маму знакомиться с родителями, я тоже уже была. Очень нарядная, в специальных белых колготках и голубом платье «на выход», с двумя «хвостами» и в новой шубе из меха натурального кролика.

Маме и мне все были рады. Особенно папина мама — бабушка Шура. Она вызвала маму в ванную, обняла и по секрету сказала, что кругом — колдуны. Для убедительности она взяла себя за волосы и сняла их. Так моя мама познакомилась с париками. Голова бабушки Шуры была совершенно лысой. Увидев ее, я подумала, что она — большая счастливица, потому что ей некуда вязать банты.

Бабушка Шура считалась сумасшедшей. Это было такое же постоянное явление, как погода, трехразовое питание, книги и поездка к морю в отпуск.

Иногда Шуру сдавали в дурдом. За побеги из дому, за уничтожение польской мебели, слив супов и бриллиантов в унитаз, за мгновенный обмен квартир с ухудшением жилищных условий всей семьи.

Если разобраться, вроде бы было за что. С другой стороны, лечить ее было уже поздно. И не очень честно.

Сумасшествие — удобный социальный диагноз. Гибкий.

Она считалась нормальной, когда забыла французский, заменила отца-сахарозаводчика на «беднейшее крестьянство», перестала понимать немецкий и отправила Гете в нужник…