Антология странного рассказа

— Я буду петь песнь смеха, сон песнь, печаль песнь, ибо ослепну на один глаз, когда потеряю путь среди снегов великих, и ослепну на второй, когда на два дня задержу в ладонях солнце, ибо из двух дней взойдёт один.

— Об этом имя твоё нашептало?

— Шёпот не имя… Шёпот — реквием пауз… с места и в горы. Шёпот — сигнал для бегущего леса. Он переозначит, переиначит всё, что за окнами к вечеру и до конца…

Когда же костры загорятся, каждый будет следить за словом говорящим, и вспыхнет лес по воле языков злющих и не дойдёт он к ветру дорогой всякой…

Ветер ко всему, как неожиданное происшествие, умолкнет, и дом Безмолвия оживёт — не оглядывайся! Дышать больно, дышать тяжело, всё горит, воспламеняется. Всё стонет, от огня отворачиваясь.

— Жить нужно — губами к солнцу, головой в луну… Подведи по очереди каждую часть тела к озёрам сердца.

— Какая мне в этом польза?

— Твоё имя станет именем реки. Так лей же эту воду с именем пополам, чтобы вернулись к тебе твоя сила, твой пыл, твоя доблесть. Этой воды хватит для всего, пей по глотку вместо дыхания.

— Ты выпила глоток и исчезла. Вместе с водой проглотила чужую жизнь, и тебе приоткрылось НЕЧТО. Какое оно?

— Танец… танец… который заканчивается наготой. Как в замке, где в каждом окне телескоп, а людей нет… хоть ищи-свищи. Только в огромном зале их видимо-невидимо. Повсюду маски, плащи, глаза, и голос, чья сила опустошает.

Ряженые поглядывают в окуляры великого телескопа и пробуют повторить увиденное. Но для многих такое испытание заканчивается сердечной травмой — семь дней плача, семь дней хохота, семь дней наблюдения.

Лишь некто расклеивает на могильных плитах тени шершавые, шелудивые, промозглые… Ходит всё себе и ходит, будто высматривает… будто ждёт.

Вот она — ЛЮБОВЬ.

МУ-ЧИ-ТЕ-ЛЬ-НА-Я.

Виктор Шепелев /Харьков/

Против тысячи

В ночь с б-го на 7-е октября я намазала спину Андрея очень надёжным клеем, уже ближе к утру, когда он спит крепче всего, а утром он проснулся и сказал, что я дура. «Яська, ну ты и дура», — сказал он, и это должна была быть обидная «дура», но чтобы было обидно, надо было ещё и посмотреть на меня по-особому, а этого-то как раз он теперь и не мог. «Дура, прекрати», — сказал он, и это уже было не по-обидному, а как в детском саду.

Тогда Андрей тяжело перекатился на бок и спросил как бы и не у меня, а у стены (потому что я осталась у него за спиной): «И что теперь?» Я сказала:

— Не знаю.

V

Дело в том, что я и правда не знала. Раньше, вечером, он заснул, а я, не одеваясь, пошла в туалет, и там, открыв навесной шкаф в поисках нового рулона туалетной бумаги, увидела клей; несколько дней думала об этой банке «Склеивает всё! потрясающая надёжность! безопасен в быту!», а потом — в тот вечер мы немножко перепили и перетрахались, он заснул, а я осталась проветривать голову и курить у окна, в четыре утра пошла в туалет, сняла с полки банку с клеем, вернулась в комнату, раскрыла Андрея, всегда спящего на животе, и тщательно намазала его спину густой полупрозрачной желтоватой жидкостью.

Потом сняла футболку и легла сверху.

V

Я не то чтобы думала о том, что и зачем я делаю: в меру забавная попытка почувствовать нас живыми заново: проснёмся, освоимся в общем теле, посмеёмся. Я не могла предположить (не пыталась предположить), что этот надёжный клей нельзя будет просто так смыть или растворить, скажем, через минут пятнадцать после пробуждения — ещё до завтрака и утреннего туалета. Невозможно будет смыть до вечера. Или неделю. Или несколько месяцев.

V

— Дурында ты всё же, Яська, — говорит Андрей ласково или просто устало, я не знаю. Я сижу на полу, обхватив колени руками, и пытаюсь понять, как всё это произошло и где кнопка «Отмена»; Андрей сейчас сидит, наверное, неудобно выгнувшись назад, вслепую нащупывает моё ухо, легонько дёргает. Мы проснулись около часа назад и по-прежнему надёжно склеены по всей поверхности спин, я отчаянно хочу разреветься, есть и в туалет. — Дурында ты. Это очень хороший клей, прочный, неводорастворимый и вообще практически нерастворимый. Те химикаты, которые с ним справятся, справятся и с твоей кожей, и с мышцами, и успеют приняться за кости прежде, чем ты успеешь сказать «мама». Или чем я успею сказать «мама».

V

Потом мне стало очень одиноко.

— Мне сейчас очень одиноко, — сказала я, устав реветь; Андрей лежал лицом к стене на боку и притворялся, что спит, я лежала на боку лицом в нашу изменившуюся комнату и даже не притворялась. Уже несколько недель мы почти или совсем не спали, но он всё равно выключал свет каждый вечер и укладывал нас на диван, а утром рассказывал, что ему будто бы снилось. «Такие, знаешь, бытовые кошмары, когда весь ужас в том, например, что у тебя нечищен левый ботинок, и почистить его не получается, и все это замечают». «Так вот, мне снится вроде того, что это всё на самом деле твоя хитрость, а на самом деле ты можешь отклеиться, когда захочешь, например, когда я сплю, ты встаёшь и ходишь по квартире». По ночам он иногда вздрагивал, как человек, который только начал задрёмывать, и сразу увидел, как оступается.