Антология странного рассказа

Один ненормальный изъездил Израиль вдоль и поперёк, расспрашивая всех и вся о легендах и сказках про ядоа. Он подолгу разговаривал с ветхими продавцами религиозной литературы, со стариками из восточных общин, с бедуинами и друзами, со странненькими вроде себя. Разумеется, он не столько расспрашивал, сколько рассказывал сам, причём явно им же и выдуманное. Вершиной поведанного им бреда стало утверждение, будто согласно некоторым толкованиям мифических раввинов через сорок лет после того, как Народ овладеет Землёй, в ней начинают рождаться ядоа, а стало быть, поскольку Израилю уже почти пятьдесят, ядоа уже снова должны в его пределах быть. И вроде бы он их искал и чуть ли не нашёл. На «семинарах по развитию самосознания» и в ночном лесу у костра его рассказы слушались особенно хорошо, так что одно время расказчика окружала группка соратников, которая, впрочем, быстро рассосалась. Ко всеобщему облегчению, в религиозных кварталах к нему отнеслись с полным равнодушием, в бедуинских и друзских посёлках — с таким же равнодушием, только чуть более вежливым. А потом случилось непредвиденное: жители соседних палестинских деревень потребовали у выдумщика, чтобы он позволил им осмотреть свой сад. Получив отказ, палестинцы аккуратно, чтобы никого не задеть, обстреляли дом и попытались ворваться внутрь, но были отброшены вовремя предупреждённой осведомителями полицией. Затем было долгое, муторное расследование, в ходе которого выяснилось: соседи обвинили владельца сада в том, что он прячет у себя ядоа, а тот подсказывает ему, как вести хозяйство и находить клады. А зверь тем временем пьёт соки из соседских пастбищ и садов, насылает кошмары на беременных женщин и бешенство на скот. Дело замяли, да так, что до сего дня неизвестно, чем же всё закончилось.

Самой известной из занимавшихся ядоа была, конечно, поэтесса Орьян. Она была совершенно сумасшедшая, и уже само её появление в богемной среде Тель-Авива стало легендой.

Как-то раз в конце осени большой компании молодых тель-авивских художников и поэтов взбрело в голову поехать ночью в лес на пикник. Одной из сугубо городских девушек быстро надоели всякие приготовления, и она отправилась в одиночестве посмотреть ночной лес, не выпуская из глаз костра. Сочетание тёмного, сырого осеннего леса и горящего невдалеке огня ввело её в задумчивое, полусонное состояние, и девица застыла, оперевшись о влажный ствол. Её сознание чуть совсем не уплыло, когда она поняла, что снизу на неё в упор смотрит бледное лицо. Чуть не прямо под её ногами на хвое и листьях лежала щуплая девушка, которая на вопль «Что ты тут делаешь?!» спокойно ответила: «Ищу ядоа».

Рассказ Орьян и по сей день бродит по тель-авивской тусовке и, наверное, останется в веках как образец наркотического видения.

Ей хотелось сдохнуть, по ряду причин, просто лечь и сдохнуть. Но сделать это можно тоже не везде: в городе, например, умирать противно. Тошно. Поэтому она поехала за город и забралась поглубже в лес.

Там она легла на землю, упираясь пятками в сырой свол, и стала смотреть на закатное небо, присыпанное, особенно по краям, тёмной листвой. Орьян лежала так до той минуты, как небо начало ярко гореть, словно огонь в камине. Тогда Орьян пошла по стволу вверх, к этому жару, чтобы отогреться снаружи и изнутри, чтобы пропал тошный, сырой холод. Она шла, иногда перепрыгивая на стволы, росшие «ниже», чтобы пройти в самый центр приближающегося небесного огня, а притяжение оказалось у неё под пятками. Правда, когда она вошла в кроны, от света остались только горящие, застрявшие в ветках рыжие клочки, и пришлось продираться через густые, казавшиеся почти чёрными ветки.

Здесь она почувствовала и почти увидела их, ядоа, запутавшиеся в ветках и прижавшиеся к стволам тёмные силуэты, которые начали двигаться ей навстречу под истерический визг вечерних птиц. Почему-то оглянувшись назад-вниз, Орьян ощутила сырую темень леса внизу и быстро пропиталась ею, как губка, только через минуту поняв, что сырой холод — это дикий страх, а горящее небо стало похоже на отблеск лампы на фольге и больше ничего не значит.

Она побежала назад и вбок, прыгая на одни стволы и влезая на другие, стараясь как можно меньше бежать вниз, в тёмную сырость. Скоро она поняла, что силуэты и сами гонят её скорее вниз — в сторону нового притяжения, — чем к корням. Начало быстро темнеть, а лес стал реже, и наконец она поскользнулась на тонком стволе, сорвалась, больно ударившись боком, и стала падать. Падать, летя почти параллельно земле. Внизу мелькнули какие-то старые заброшенные дома с чёрными окнами, глиняный пустырь, потом земля скорее полетела навстречу, и страшный удар погасил глаза Орьян.

Она пришла в себя в сером и пасмурном городе, почти пустом, а значит, пятничном, только окна не горели тёплым светом, как обычно в пятницу.