Антон и Зяблик

Мать бросилась к столу и с грохотом сгребла посуду к середине.

- Будет брехать.

Она недоверчиво покосилась на мужа.

- Завтра на правлении так и решат: отпустить Фильку, как сына, значит, военного героя, за родину здоровье положивши. И тогда придется с тебя за труды мои и хлопоты еще на пол-литру…

Филька разделся и полез на печку.

- Ладно, герой, - проворчала она, добрея, однако, голосом.

- Скупа ты, мать, ой скупа!..

- Будет те при сыне пакостить мать!

Он пьяно мотал головой и вдруг, словно бы только что увидев Фильку, дико заорал:

- А ты, змей, слазь с печки! Слазь, говорю, да поклонись отцу в ножки!

- Хватит тебе, батя, куражиться, - равнодушно сказал Филька. - Сладил дело, и ладно...

Разобиженный непочтением сына, Герасим всхлипнул и стал стягивать сапоги. Он тужился, стервенея, лил слезы и, наконец, совершенно обессиленный, миролюбиво попросил :

- Помогла бы, старая, что ли...

Мать стянула с него сапоги, раздела и, подталкивая, отвела в постель, откатила его к стенке и прилегла с краю. Филька, натянув на голову тулуп, зажал ладонями уши, чтобы не слушать мать. Говорила она долго, возбужденно И, даже засыпая, что-то бубнила про себя.

На следующий день, вернувшись с фермы, Филька развел на загнетке огонь, разогрел столярного клею, приладил к книжке выпавшие странички и пошел в сельсоветскую библиотеку, где после занятий три раза в неделю книжки выдавала Наташа. В синем халате она сидела за столом и готовила уроки. Книжки выдавали две девочки из младших классов.

- Обслужите его, - сказала Наташа, не отрываясь от учебника.

Одна из девочек протянула руку за книжкой.

- Я не к тебе, не цапай, - сказал Филька и кивнул на Наташу.

- Ты чего еще? - возмутилась девочка и выхватила книжку. - Мы тут практику проходим, а он не отдает…

Филька перевалился через стойку и уцепился за обложку.

- Отдайте книжку, Аникеев! - Наташа встала, покраснела и тут же, смутившись, снова села. - Какую тебе книжку?

Филька ухмыльнулся, довольный ее смущением, и, сам того не ожидая, сказал с некоторым даже вызовом:

- А никакой мне книжки не надо. Уезжаю скоро. До свиданьица. Без книжек проживем. Как-нибудь уж! . .

Он помахал кепочкой и вышел, осторожненько прикрыв за собой дверь, спустился с крыльца и постоял с минуту, соображая, что же это сказал сейчас такое? Удивился, вытащил папироску и пошел не домой, как собирался, а по направлению к станции, хотя и понимал, что в этом не было смысла. Просто ему надо было уйти подальше сейчас и не видеться ни с гомонливой мамашей, ни с придурком отцом, и вообще остаться одному, чтобы подумать, что же делать с собой и как жить дальше.

Шел он, со злостью сбивая ногами будылья татарника, глядел в землю и терзался от горькой мысли, что бестолково и глупо живет он, что худо ему без Наташи, худо…

И знал он, что не уйдет из деревни, зряшные все это мамашины хлопоты, пустые и никчемные, и надо что-то делать, а вот что именно - не хватало на это ни догадки, ни опыта, ни ясного желания.

Филька долго бродил за деревней, по старому жнивью, без пути и тропки, а потом вышел на косогор, откуда виделись леса: один - темно-зеленый, ближний и другой - через луговину - бело-дымчатый, сизоватый, над которым, провисая проводами, тянулась высоковольтка.

Странно: прожил он здесь семнадцать лет, а ведь ни разу не ходил в тот, второй лес и не был близко у высоковольтки, с ее шагающими, паучьи-тонкими столбами, которые вели, наверно, в новые места, в иные края. Что там, в других краях, куда ведут провода? Какая жизнь там, за чертой второго леса, на которую наплывали сейчас легкие светлые облака?

Филька оглянулся на деревню, утонувшую в пожелтевших осенних садах. Как-то она там сейчас, Наташа? Вспоминает, думает ли о нем?

Филька повернулся к лесу и подумал, что до темноты можно еще сходить туда и посмотреть, просто так посмотреть, куда же ведут они, эти провода. И он побежал с косогора, побежал, оскользаясь на мокрой глине, торопясь и не оглядываясь, а когда устал и перешел на спокойный шаг, тоска стиснула его сердце горькой сладостью, стиснула и отпустила…

ПРИЗВАНИЕ

Юртайкин вглядывался в избы, утонувшие в снежных наметах, в тополя и клены, кружевные от снега, и чувствовал приятную бодрость: предстоял долгий путь, вдосталь надышится морозным воздухом, увидит деревеньки в снегу, а ведь это, пожалуй, он не видел уже с детства.

Женщина, шедшая впереди - вместе сошли они с поезда, - то растворялась в белом мареве, то снова показывалась, резко выделяясь на снегу кирпично-розовым полушубком. А вдруг и ей до Угреничей? Юртайкин перебросил чемодан в другую руку и поспешил за женщиной.

- То-то я не признала вас. - Она остановилась, пытливо рассматривая Глеба. - Что же за мной-то увязались? Мне в Старокунье, а вам направо. А идти вам до Угреничей еще верст пятнадцать.

- Значит, лучше вернуться? - спросил он упавшим голосом.

- Теперь уж зачем ворочаться… Лучше так пройдете. Справа целиком, потом ровочек будет, а там на большак выйдете. Может, машина какая попадется. А нет - большаком до Угреничей и дойдете.