Антон Павлович Чехов

По самой своей природе княгиня просто не способна понять доктора: он напрасно мечет свой бисер перед нею. Она принимает как должное его извинение на другое утро после их разговора.

«— …Нехорошее, мстительное чувство увлекло меня вчера, — говорит ей доктор, — и я наговорил вам… глупостей. Одним словом, я прошу прощения.

Княгиня приветливо улыбнулась и протянула к его губам руку. Он поцеловал и покраснел».

Она непоколебимо убеждена в своей доброте, очаровательности, в том, что общение с нею доставляет счастье людям; в ее птичьей голове не удержалось ничего из того, что говорил ей доктор, она не способна задуматься над тем, что самое ее существование связано с гибелью многих и многих людей.

Если во «Врагах» доктор вовсе не склонен был просить прощения у своего врага и за него это делал автор, то в «Княгине» положение как раз обратное: доктор просит прощения у своего врага, но автор отнюдь не сочувствует этому. Нет, Чехов уже не считает мысли доктора «несправедливыми, недостойными человеческого сердца». Враг есть враг — вот ясное, резкое, не знающее никакой пощады настроение рассказа. «Описываю одну поганую бабу», — писал Антон Павлович о своей работе над «Княгиней».

Как скупо, буквально в одном слове, нам дано понять, что доктор просит прощения у княгини не искренне, а только потому, что он — человек зависимый. Это одно слово — «покраснел». Доктор покраснел, целуя у княгини милостиво протянутую руку. — покраснел от унизительности этой сцены, от стыда за то, что он вынужден назвать «глупостями» те мысли, которые он вынашивал годами, — умные, единственно достойные человеческого сердца, справедливые мысли…

Так Чехов преодолевал в своем творчестве либерально-гуманные предрассудки, хотя, разумеется, он не мог преодолеть их до конца, потому что для этого требовалось то, чего у него не было: связь с революционным движением эпохи.

Великий труженик. Что такое талант?

Чехов не мог не понимать, что он делает нечто новое в искусстве, представляя разночинскую демократическую литературу. Ему нужны были союзники. Всех способных литераторов, с которыми он работал вместе в мелкой прессе и в которых чувствовал близкую себе душу, он стремился вытянуть, поднять в «большую литературу». Литература представлялась ему коллективным делом. Отвечая на заявление одного из приятелей-литераторов, что он, Чехов, является «слоном» среди всех них, маленьких зверюшек, Антон Павлович писал:

«Я… верую в то, что каждый из нас в отдельности не будет «ни слоном среди нас» и ни каким-либо другим зверем и что мы можем взять усилиями целого поколения, — не иначе. Всех нас будут звать не Чехов, не… (далее он перечисляет ряд фамилий. — В. Е.), а «восьмидесятые годы» или «конец XIX столетия».

Но слишком трудным было дело разночинской, демократической литературы в восьмидесятых годах. Многие мельчали, выдыхались, уставали, надламывались, погибали.

Чехов остро и глубоко сознавал всю трудность положения выходца из социальных низов, поднявшегося к высотам творчества. В связи с присуждением ему пушкинской премии он пишет Лазареву-Грузинскому:

«…я «счастья баловень безродный», в литературе я Потемкин, выскочивший из недр «Развлечения» и «Волны», я мещанин во дворянстве, а такие люди недолго выдерживают, как не выдерживает струна, которую торопятся натянуть».

Герой повести «Три года» высказывает постоянные мысли Чехова о трудности для разночинцев выбиться на настоящую дорогу. «Я никак не могу приспособиться к жизни, стать ее господином… Все это… объясняю я тем, что я раб, внук крепостного… Прежде чем мы, чумазые, выбьемся на настоящую дорогу, много нашего брата ляжет костьми». В данном случае не имеет значения, что говорит эти слова Алексей Лаптев, который от отца своего, выбившегося из мужиков в богатеи, унаследовал миллионы: по своему облику Алексей Лаптев — интеллигент-разночинец, не имеющий в представлении автора ничего общего с Тит Титычами.

Антон Павлович хорошо понимал, что разночинцы окружены со всех сторон непримиримыми врагами, злорадствующими при каждой неудаче «кухаркиных детей». В своем рассказе «В усадьбе» он нарисовал портрет помещика-мракобеса — «жабы», как называют его собственные дочери. В разговоре с молодым человеком, судебным следователем, которого помещик принимает за дворянина, он излагает свои крепостнические теории «черной и белой расы» и призывает открыть «крестовый поход» против «чумазого». Все великие русские писатели, рассуждает он, — Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Толстой — были дворянами. Разночинцы же не создали и не могут создать ничего ценного. Он злорадствует как раз над тем, что тревожило Чехова.