Антон Райзер

Выйдя из ворот, он направился к кладбищу, где был похоронен сын пастора Маркварда, и там разрыдался над могилой юноши горючими слезами отчаяния и бессилия. Мир представился ему холодным и мрачным, а собственное будущее – безрадостным. Более всего он желал бы смешаться с пылью, по которой ступала его нога, и все это – из-за чересчур поспешно брошенной фразы: «Позвольте вас поблагодарить». Эти слова сидели в его душе жалом, которое он понапрасну силился вынуть, – впрочем, не признаваясь себе в этом, но выводя свое отчаяние и бессилие из общих мыслей о ничтожности человеческой жизни и тщете всего сущего. Да, он и вправду много раздумывал над этим, но без осознания главной причины все эти отвлеченные рассуждения могли занять лишь его разум, но не затрагивали сердца. Если разобраться, им овладело – и сделало жизнь столь ненавистной – ощущение человека, угнетенного общественными отношениями: Райзер вынужден был учить дворянского юношу, который ему за это платил и по окончании урока, коли заблагорассудится, мог вежливо указать ему на дверь. Какое же преступление совершил Райзер еще до своего рождения, что не появился на свет человеком, вокруг которого хлопочет множество других людей? Почему его роль – всегда работать, а роль другого – платить? Если б общественные условия, существующие в мире, сделали его счастливым и довольным, он повсюду усматривал бы целесообразность и порядок, а теперь все представлялось ему сплошным разладом, путаницей и хаосом.

По дороге домой Райзер повстречал одного из своих кредиторов, напомнившего ему о непогашенном долге, и, продолжая путь с грустно поникшей головой, услышал, как за его спиной какой-то мальчишка сказал товарищу: «Вон пошел магистр Блазий!» Это так его разозлило, что он прямо на улице отвесил мальчишке несколько оплеух, после чего тот до самого дома провожал его бранью.

С этого дня сам вид ганноверских улиц начал вызывать у Райзера отвращение, но неприятнее всех была ему улица, где мальчишка его дразнил, ее он всячески избегал, когда же все-таки не удавалось ее миновать, ему чудилось, будто дома готовы на него обрушиться, а чернь вперемежку с недовольными кредиторами бежит за ним толпой, осыпая насмешками.

Унижения так тесно следовали одно за другим, что он не успевал оправиться от этих ударов, сделавших для него ненавистным само здешнее пребывание. Мысль о том, чтобы покинуть Ганновер и пуститься по свету искать счастья, превратилась в твердую решимость, в чем он открылся одному только Филиппу Райзеру. Но друг был тогда слишком занят собой, так как закрутил новый роман и думал лишь о том, как бы выгоднее предстать перед своей подружкой. Судьба Антона Райзера поэтому волновала его куда меньше, чем в иные времена.

И хотя Антон Райзер намеревался вскорости навсегда покинуть Ганновер, Филипп Райзер посвящал его во все перипетии своего нового увлечения, словно его друг ничего так не желал, как успехов на этом поприще. Порой это выводило Антона Райзера из терпения, но как-никак Филипп Райзер был его ближайшим наперсником и ни с кем другим он не мог бы поделиться своими замыслами.

Поскольку, отправляясь скитаться по белу свету в поисках счастья, необходимо было все же назначить себе цель скитаний, Райзер избрал Веймар, где, как говорили, в то время обосновалась труппа Абеля Зайлера, выступавшая под руководством Экхофа. Именно там он надеялся обратить свои мечты в действительность, полностью отдавшись театру.

Пока он обдумывал этот план, ему снова довелось испытать унижение, которое окончательно утвердило его решимость.

Однажды он в компании товарищей из театральной труппы вышел из города прогуляться по общественному саду. Своим задумчивым и рассеянным видом он невыгодно выделялся среди остальных. И тут вдруг на него таким градом посыпались насмешки, что он просто онемел от неожиданности. А поскольку остроумие спутников не знало удержу, дурацким шуткам не было конца, к тому же свидетелями этой сцены стали несколько офицеров, стоявших неподалеку, Райзер не выдержал, вскочил из-за стола, расплатился с хозяином и со всех ног бросился прочь. Убежав от всех, он сразу разразился проклятиями по адресу своей судьбы и самого себя. Он насмехался над собой, так как был убежден, что родился на свет для насмешек и поругания.

Но как же случилось, что он оказался отдан на глумление миру, словно у него на лбу было выжжено клеймо насмешки? И почему оно в недобрый час – когда он, казалось бы, снискал уважение товарищей – вдруг снова сделало его посмешищем для всех?