Антоний и Клеопатра

Я думаю, пора сенату и народу Рима понять, что дни, когда с вражеским войском обходились снисходительно, прошли. Снисходительность не может помочь, а только обостряет положение, особенно если легионеры должны терпеть присутствие людей, с которыми они дрались всего лишь несколько дней назад, зная, что этим презренным людям дадут землю при увольнении, словно они никогда не обнажали мечей против Рима. Я изменил это. С солдатами Секста Помпея, моряками и гребцами, обошлись сурово, — говорилось в письме Октавиана. — Не в обычае Рима брать пленных, но и не в обычае освобождать побежденных врагов, словно они римляне. В легионах и экипажах Секста Помпея были римляне. Они были изгоями. При других обстоятельствах я мог бы продать их в рабство, но на этот раз я решил, что они послужат примером.

Сам Секст Помпей убежал вместе с Либоном и двумя убийцами моего божественного отца, Децимом Туруллием и Кассием Пармским. Они убежали на восток, таким образом став твоей проблемой, не моей. Ходят слухи, что они нашли убежище в Митиленах.

Это было не все, что хотел сказать Октавиан. Он продолжал вежливо, но уверенно и сильно. Это был новый Октавиан, победитель, обладающий великолепной удачей и сознающий это. Такое письмо Антоний не мог разорвать и выбросить.