Антоновские яблоки. Жизнь Арсеньева

Ноги его твердо стояли на краешках кованых каблуков, – он с гордостью выставил сапоги и порою без нужды подтягивал голенища, – лицо было красно, но еще не пьяно. Преувеличенно низко раскланявшись с мужиком, проехавшим мимо в пустой телеге и внимательно оглядевшим его, он шумно, через ноздри дохнул, взял обеими руками борты жаркого полушубка, двинул ворот назад и продолжал, наслаждаясь яркостью картины, занявшей его воображение, игрой своего ума.

– «Катерина Галкина! – громко, грудью говорил он, изображая всех в лицах. – К допросу. Подойди поближа!» Подходит. «Слышала, что господин заседатель сказали?» – «Слышала…» А сама плачет, заикается, ничего толком рассказать не может. «Правда ли, что твой муж безмен про господина заседателя упомянул?» – «Я, говорит, этого ничего знать не могу. Хотел муж óсты вешать». – «Значит, ты от этого отказываешься?» – «Ничего про эти дела не знаю. Федька всему первый полководец. Его опросите – и дело к развязке, и греха меньше…» Кличут сейчас старуху. Феклу. А старуха, сухоногая, дерзкая, отвечает – ноздри рвет. «Имушшество, говорит, моя, за сына я не плательщица, по правам покойного мужа всем владаю, а у сына ничего нету, одни портки». – «А сын-то чей же» – «Мой». – «А раз сын твой, и толковать нечего, за неплатеж имушшество отвечает. Ступай, не разговаривай, а за дерзкий ответ посажу тебя в арестанку на двое суток нá хлеб, нá воду…» Угомонил, значит, старуху. Вспрашивает, где церковный титор Федот Левонов? Подходит дочь его Винадорка. «Иде отец?» – «В клети, после обеда отдыхает». – «Беги, зови его суда. Скажи, начальство требует…» А он через двор живет…

– Близко, значит? – перебил урядник и быстро переглянулся с Алешкой и кучером. – Так, так… Ну, доказывай, доказывай. Ты, брат, на удивление горазд рассказывать!

Он говорил что попало, лишь бы отвлечь внимание Захара, – он, вынув часы и спрятав их между коленями, передвигал стрелку еще на десять минут вперед. И Захар, с просиявшим от похвалы лицом, еще шумнее выдохнул воздух, мотнул головой, отсаживая горячий густой мех полушубка от лопаток, и загудел еще выразительнее.

– Верно! Слухай же, не перебивай, а то осерчаю… Вижу, лезет из низкой клетки приземистый старик… Идет через дорогу в избу – без шапки, в розовой новой рубахе распояской, и ворот от жары расстегнул. А из избе выходит в новой теплой поддевке, подпоясан зеленой подпояской, шапку в руках несет. Подходит. Волосы гýстые, седые, разложены вроде как рожки у барана, на обе стороны. С урядником, с заседателем – за ручку. (Богатый, видать, старик.) Пошушукался чтой-то с ними, показывает на Сеньку. Потом вынимает большой гаман кожаный, стал отсчитывать трехрублевки обмороженными култышками… Потом Винадорку кличет. Приказывает самовар ставить, зовет к себе урядника и заседателя чай пить: «Приходите мою охоту посмотреть, пчел моих, и какую я себе посуду завел. А еще кобылку мою гляньте. Ну, ясна, светла, – вся писаная, в яблоках!» Смеется, моршшится, гнилые корешки в красном роте показывает… «Не посмотреть, говорит, нельзя, того лошадиный закон требует. А может, и сторгуемся, про что говорили-то…» И опять смеется, сипит, как змей. Пошел к избе, заскребает пыль сапогом по дороге – хворсит…

– Форсит-то форсит, – опять перебил урядник, вынимая часы, – а ведь пять минут всего осталось. Тебе теперь одним духом надо допивать.

Лицо Захара сразу изменилось.

– Как? – строго крикнул он. – Да ты брешешь! Ужли цельный час прошел?

– Прошел, брат, прошел! – подхватили кучер и Алешка. – Допивай, допивай!

Захар дохнул, как кузнечный мех, и закрыл глаза.

– Стойте! – сказал он. – Это неладно. Вы меня обмошенничали. Дайте еще сроку полчаса. Главная вещь, я сопрел весь! Жара! Август. Черт с вами, я вам лучше сам бутылку поставлю. А вы мне сроку накиньте… Ну, хоть доказать только дайте про этот самый суд! – попросил он сумрачно.

– Ага! Покаялся! – крикнул кучер насмешливо. – Жидок на расправу!

Захар остановил на нем кровавый, тяжелый взгляд. Потом, ни слова не говоря, взял бутыль за горло, до дна опорожнил ее, с краями наполнив корец, и до дна высосал его. И, слегка задохнувшись, грубо сказал:

– Ну? Сыт ты ай нет?.. А теперь – буду доказывать! – с упрямством хмелеющего человека сказал он. – Вот ты и глянешь, напоил ты мине, али у тебя и потрохов не хватит на это…

И вдруг опять повеселели страшные глаза его, лицо опять стало важным и добродушным.