Антрацитовое небо

Заметив мои колебания, Герман пояснил мысль:

– Мы завтра сходим туда, ты покажешь место, где видела существ. Может, остались какие-нибудь зацепки, днем всяко лучше видно. А дальше я сам разберусь. Хорошо?

– У меня завтра школа.

– Тогда перед занятиями.

Я отрицательно помотала головой. Отец наверняка заподозрит неладное, если я сбегу из дома с утра пораньше.

– Давай, я после четвертого урока уйду, и мы сходим, там недалеко?

– Договорились. Кстати, у меня для тебя небольшой сюрприз, – Герман подмигнул, засунул руку во внутренний карман куртки, извлек из него плоский прямоугольный предмет и, заговорщицки подмигнув, протянул мне. В тусклом свете матово блеснул рельефный корешок. Книжка.

Темно-красная, цвета зрелой рябины, обложка была покрыта сетью тонких, приятных на ощупь прожилок и вызывала в памяти заманчивое, услышанное где-то давно слово «сафьяновая».

Из рамки в виде переплетенных в узоре листьев проступал рисунок – дева в свободном длинном платье и короне из расходящихся солнечных лучей складывала ладони в неизвестном жесте. Защищаясь от мира и одновременно призывая его на служение.

Внизу стояло название: «Первые Сказки».

Я пролистала тонкие и хрупкие, как осенние листья, страницы, поднесла книгу к лицу, вдыхая запах: дым, земля и немного ваниль.

– Парадоксально, но иногда ответы на самые важные вопросы можно отыскать в сказках, – Герман улыбнулся. – А теперь пошли, мы с Волком тебя проводим.

– О чем ты думаешь? – осторожно спросил отец, глядя, как я уже минут пятнадцать пялюсь в кухонное окно, за которым трепетали на ветру ветви старого клена и проносилась редкая снежная взвесь.

Свет лампы плоским блином растекся по стеклу. Я глядела на него, а еще – на псевдокружевные занавески с узором из груш. И думала, что вчера в кулинарной программе по телевизору готовили как раз их – кружевные блины с грушевым джемом. В то время, когда я не находила себе места, волнуясь за отца и не зная, что делать. После сегодняшнего похода за математикой поводов к беспокойству лишь добавилось.

Наиболее тревожные мысли я пока старательно запихивала в дальний ящик, но они, упрямые, так и лезли на свет, точно тесто из-под полотенца у нерасторопной хозяйки.

– О молекулах метана и розовых единорогах, – машинально произнесла я, не оборачиваясь.

– Ясненько, – папа плюхнулся на табуретку и навалился на стол растопыренными локтями, сразу сделавшись похожим на поднявшую крылья худую птицу-секретарь.

– Я почему-то так и подумал, не поверишь.

– А вообще есть охота. У нас не осталось ничего вкусненького к чаю?

– К чаю только… чай, – отец беспомощно пожал плечами. – Берт…

Меня тяжело и больно резануло по сердцу от его голоса – упрямящегося и виноватого одновременно. Своим выражением он предлагал забыть о разногласиях нам обоим, сидеть до ночи над клубящим паром чайником, вылавливать чаинки из кружек и болтать часами обо всем на свете. О музыке, школе, его заказах, мечтать о большом доме на берегу северного моря.

Только одна тема всегда была у нас запретная – мама. А теперь…

– Ты расскажешь, где был прошлой ночью?

– У одних знакомых. Это по работе.

Я фыркнула.

– Давненько ты рисуешь портреты прямо у заказчиков?

– Ты неправильно все толкуешь.

– Тогда расскажи мне!

Я заметила, как отец весь подобрался – в порывистом желании сказать нечто значимое для него, но тут же снова поник.

– Я не могу. Я не хочу, чтобы с тобой произошло то же… Понимаешь, у меня осталась только ты!

– Ты поэтому мне все запрещаешь? Общаться с кем хочу, гулять чуть позже сумерек, оставаться на ночевки у знакомых? Пап, у меня даже подруг близких нет!

Отец всплеснул руками.

– Да разве в этом дело?!

– А в чем еще? – вскипела я, рывком оборачиваясь к нему. – Мне и так плохо, что я только с тобой!

Я осеклась.

– Ах, вот как.

– Пап, прости, я не это имела в виду.

«Я лишь хотела сказать, как скучаю по маме, как боюсь остаться одна. А еще больше боюсь никогда ничего не сделать. Что наша тихая осторожная жизнь меня задушит».

– Не извиняйся, ты все правильно сказала. Я это заслужил.

– Пап?

– Что, дорогая?

– Пап, что стало с мамой?

Он молчал, уставившись на меня прозрачными хрустальными глазами.

Я знала, это выражение обозначало у отца задумчивость. Но помимо нее во взгляде папы отражалась еще и… усталость? Затаенная тревожность?

– Ну и не говори, – с досадой бросила я.

Я отпихнула диванную подушку, вытаскивая из-под нее книгу Германа, и раскрыла в самом начале, сделав вид, будто полностью погрузилась в чтение.

Внутри меня трясло от возмущения, гнева, обиды и жгучей жалости. Еще никогда, даже когда я была маленькой, мы с папой не ложились спать, не помирившись друг с другом.

– Что ты читаешь? – после нескольких минут томительного молчания спросил папа.

– Да так, – произнесла я, не поворачивая головы. – Внеурочное чтение.

Я глядела на страницу и не замечала букв. Черная вязь ползла строчкой за строчкой, но не отображалась смыслом в голове.

А теперь мы вновь рассорились, и я не в силах уступить. И лечь спать – с подступающими к глазам слезами и с роящимися мыслями в голове – не могла.

– Спокойной ночи.