Антропный принцип

Вечером в гости пришел Ваня Каин. Когда я заглянул в кухню, он сидел ко мне спиной, и я подумал было, что это Савва каким-то фантастическим образом снова оброс: мой друг детства отрастил густые волосы ниже плеч, косматую бороду, и только карие глаза смотрели из-под черных бровей по-прежнему чуть печально и словно бы извиняясь за беспокойство.

– Привет, Витя.

Рукопожатие было мягким, а улыбка пряталась в бороде.

Мы поговорили немного: Ваня жил с мамой все в той же квартире на четвертом этаже; правда, теперь их прежних суровых соседей, разъехавшихся невесть как и неизвестно куда, сменили шумные гости из южных республик, вдесятером набившиеся в две комнаты, а в остальных хранившие фрукты и овощи в деревянных ящиках.

– Они хорошие, добрые, – говорил Ваня. – Помидорами нас угощают, арбузами, дынями. Правда, мама все равно ругается на них, что шумно, грязно и весь пол в коридоре в земле. Говорит, как рынке. Впрочем, она всегда ругается, ты же помнишь.

Потом мы перешли к нам в комнату, и Яна, не сводившая с Вани внимательного взгляда своих звездных глаз, попросила его показать рисунки.

Он вопросительно взглянул на меня.

– Можно, – разрешил я. – Она в курсе.

Ваня пожал плечами, поднялся к себе и вернулся с толстым альбомом. Я на всякий случай отсел подальше, а Яна раскрыла обложку и уставилась завороженным взглядом.

– Прекрасно, – выдохнула она. – Это удивительно прекрасно!

Ваня заулыбался смущенно и принялся гладить бороду.

Савва подошел и заглянул Яне через плечо.

Я вскочил, и Ваня Каин тоже дернулся было, чтобы захлопнуть альбом, но поздно: Ильинский уже тоже смотрел на рисунки, задумчиво морщась и жуя губами, как будто подбирая слова.

– Любопытно, – наконец изрек он. – бассейны Ньютона[9], да? И такая дробная метрическая размерность необычная… А это кривая Гильберта? Действительно интересно.

Ваня не нашелся, что и сказать. Я тоже; вспоминал только про побледневших от ужаса хулиганов с Чугунной и слова Яны: “Он видит иначе”.

Яна меж тем перелистывала лист за листом, восхищенно вздыхая время от времени, отчего Ваня совершенно смутился и покраснел, так что длинный и острый нос его стал похож на зардевшуюся морковку.

Яна закрыла альбом, почтительно протянула его художнику и принялась рассматривать его, по обыкновению чуть склонив голову набок. Каин молчал, тиская и скручивая альбом в трубку.

– Чего ты хочешь? – наконец спросила она.

– В каком смысле?.. – смешался Ваня.

Яна махнула ладошкой.

– Вообще. От жизни, от творчества.

– Ну… – он задумался. – Я бы хотел рисовать будущее. Не утопию там, и не космические корабли, а то, что произойдет. Как бы предсказывать, понимаешь?

– Будет тебе дано, – серьезно кивнула Яна. – Обещаю.

Мне бы тогда обратить чуть больше внимания на этот странный разговор, на всю эту сцену вообще, но я настолько был ошарашен тем, что на Савву нимало не подействовали Каиновские художества, что все прочее упустил из виду.

Как и многое другое, к огромному своему сожалению.

В пятницу рано утром мы все снова собрались на кухне, чтобы пройтись по пунктам плана и, как говорится, сверить часы. Позвонили Валентину Александровичу: тот подтвердил, что все в силе, категорически предостерег от опозданий и, несколько смущаясь, попросил четыреста рублей для решения вопроса с оперативным сопровождением.

– Только мне сегодня нужно. Я бы свои дал, конечно, но сейчас, как назло, на мели.

Мы разъехались, крепко и со значением пожав на прощание руки: Чечевицины отправились на работу в депо, Деметрашвили укатил к сыну, чтобы вместе потом встретиться с нами у Верхне-Черкасово, а я взял у Яны деньги и поехал на встречу с дядей Валей, который так некстати вдруг поиздержался.

День выдался особенно жарким и дымным. Я вернулся к обеду, прокопченный, как “Московская” колбаса, и взмокший. На кухне Зина Чечевицина рассказывала соседкам:

– В области уже четыре деревни сгорело. У моего троюродного брата свояк в пожарной охране работает, так он говорит, что и тушить нечего было: дома вот прямо обуглились все и в торф провалились по крышу.

– А погорельцев в город не пускают, – подхватила Люська. – Полина, жиличка моя, она же проводница на железной дороге, так рассказывала, что на вокзалах милиция специально ходит и всех, кто из погорелых районов приезжает, ловит и отправляет потом на сто первый километр. Это чтобы никто не знал ничего и паники не было.

Все охали и качали головами. Я готов был уже верить всему – или ничему вовсе.

– А где Савва с Яной? – спросил я.

– Так у Ванечки в гостях, – ответила тетя Женя. – С утра там сидят.

И на это я тоже тогда не обратил никакого внимания.

Время тянулось медленно, как однообразная жизнь речной черепашки, а ближе к вечеру будто остановилось вовсе. Наконец без десяти девять я сказал:

– Выходим через десять минут.

– Ой! Мы же Ване обещали зайти попрощаться! – воскликнула Яна.

– Только быстро, – предупредил я. – Запас по времени минимальный.