Антрополог на Марсе

Первый год жизни Грега в храме прошел хорошо: он был послушен, наивен, верен и свят. «Он — святой, — сказал свами, — он — один из нас». В начале 1971 года уже глубоко верующего Грега перевели в храм Нового Орлеана. Раньше родители иногда могли видеть его в бруклинском храме, а теперь связь практически прекратилась.

На втором году пребывания Грега в обществе Кришны он стал жаловаться на зрение, которое начало туманиться. Но жалоба была воспринята свами и его окружением как проблема духовного зрения. «Ты просветлен, — сказали ему. — В тебе растет внутренний свет». Духовное объяснение Грега полностью успокоило, и хотя зрение все ухудшалось, он больше не жаловался. И в самом деле казалось, что день ото дня он становится все более «просветленным», более безмятежным. Его часто находили в каком-то оцепенении, со странной (некоторые говорили «трансцендентальной») улыбкой на лице. «Это блаженство, — сказал свами, — он становится святым». И все же в храме решили, что его надо оберегать: он не выходил из храма без сопровождающего, не делал чего-либо без наблюдателя; контакты с внешним миром были оборваны.

Хотя родители Грега не могли повидаться с сыном, к ним все же долетали редкие новости из храма — новости, где все больше было слов о «духовном продвижении», «просветлении» и все меньше о жизни Грега. Информация была весьма туманной, и родители начали беспокоиться. Однажды они даже написали самому свами, но получили в ответ успокаивающее, утешительное послание.

Прошло еще три года, прежде чем родители Грега решили, что должны увидеть сына собственными глазами. К тому времени здоровье его отца пошатнулось, и он боялся, что если будет ждать дальше, то не увидит своего «потерянного» сына никогда. Свами разрешил родителям Грега приехать. В 1975 году, после четырехлетней разлуки, они смогли наконец навестить его в Новом Орлеане.

То, что они увидели при встрече, привело их в ужас: их худой лохматый сын стал толстым и лысым; на его лице жила постоянная «глупая» улыбка (так по крайней мере описал ее отец). Грег внезапно начинал петь псалмы, читал мантры, сопровождая их «идиотскими» комментариями, но глубоких эмоций не выражал. («Словно его вычерпали напрочь, пустой внутри», — сообщил отец). Грег потерял всякий интерес к современности, был дезориентирован и полностью слеп. В храме, что удивительно, не противились его уходу — видно, почувствовали, что его духовное восхождение зашло слишком далеко, и начали беспокоиться, видя его состояние.

Грега положили в больницу, обследовали и перевели в отделение нейрохирургии. Томография выявила огромную опухоль мозга, разрушающую гипофиз и прилегающий зрительный перекрест, охватывающую обе лобные доли мозга и растущую далее. Опухоль распространилась до височных долей и вниз до промежуточного мозга. Во время операции выяснилось, что опухоль доброкачественная — менингиома, но выросла она до размера небольшого грейпфрута или апельсина. И хотя хирурги смогли удалить опухоль почти полностью, им не удалось отвратить урон, нанесенный мозгу в процессе операции.

Грег стал не только слепым, но и серьезно покалеченным, неврологически и умственно. Произошла катастрофа, которую можно было избежать, если бы к его жалобам на ухудшающееся зрение прислушались раньше и показали врачу. Улучшения состояния Грега не ожидалось, и его перевели в Уильямсбридж, госпиталь для хронических больных. Тогда Грегу было всего двадцать пять. По приговору врачей, он был безнадежен.

Я впервые увидел Грега в апреле 1977 года, приехав в Уильямсбриджский госпиталь. Волосы на лице его отсутствовали, он вел себя как ребенок и выглядел младше своих двадцати пяти. Грег был толстым, похожим на Будду, с отсутствующим выражением на доброжелательном лице. Его слепые глаза бессмысленно ворочались в своих орбитах, когда он, не двигаясь, сидел в кресле-каталке. Ему не хватало естественности, он не инициировал контакта, а когда я с ним заговаривал, в ответ зачастую неслись ассоциативные потоки слов или отрывки стихов и песен. Между вопросами возникала глубокая тишина, если я не заполнял паузу; но если молчание затягивалось на минуту, он мог начать возносить Кришну или мягко бубнить мантры. Он все еще, как он сам сказал, был «абсолютно верующим, верным доктринам и целям своей общины».

Я не услышал от него ни одной связной истории — он даже не понимал, почему он в больнице, и давал тому разные объяснения. В первый раз он сказал: «Потому что мне не хватает ума», позже: «Потому что в прошлом я принимал наркотики». Он знал, что был в главном храме Кришны («Большой красный дом, дом 439 на Генри-стрит в Бруклине»), но не помнил, что после жил в храме Нового Орлеана. Он также не помнил, что именно там началась его болезнь и — в первую очередь — потеря зрения. Он и в самом деле, казалось, не понимал, что слеп, что не может ходить, что болен вообще.