Антрополог на Марсе

Эхолалия «замораживает» слова, «останавливает» течение времени, внедряется в разум человека как имплантат, как инородное тело, чтобы неожиданно дать знать о себе пробудившимся эхом. Но в разум, по словам мистера Беннетта, вживляется только звучание слова, его «мелодия» — его происхождение и значение важности не имеют. (Приверженность к такого рода словам можно рассматривать как проявление тиков.)

«Использование и смена навязчивых слов сродни моей компульсивности, побуждению к действиям, — сказал мне мистер Беннетт. — Сейчас, чтобы получить удовлетворение, я каждый раз совершаю три или пять принудительных действий, а несколько месяцев назад их число равнялось четырем и семи, а до этого, как и сейчас, — трем и пяти. Количество навязчивых действий время от времени меняется помимо моей воли».

Для больных с синдромом Туретта характерна не только «приверженность» к необычным для них словам, именам и фамилиям, но и тяга к имитации необычных жестов и мимики.[91] Иллюстрацией этому может послужить цитата из работы Мейге и Фейнделя, написанной в 1902 году:[92]

У меня всегда была склонность к подражанию и имитации. Странные жесты и курьезная мимика, диковинные слова и фразы, необычные выговор или дикция неизменно привлекали меня, предоставляя повод для подражания. Когда мне было тринадцать, я познакомился с человеком, который часто строил одну и ту же смешную гримасу. Я решил ее повторить и в течение нескольких месяцев непроизвольно тренировал эту гримасу, в конце концов добившись полного сходства. Однако в результате эта гримаса превратилась в моторный тик.

В двадцать пять минут восьмого мы с мистером Беннеттом поехали в госпиталь. Дорога заняла всего пять минут. В этот день коллеги мистера Беннетта приветствовали его на редкость сердечно. Оказалось, что две недели назад он дал интервью известному журналисту, и запись этой беседы только что появилась в местном журнале. Раздавались поздравления, сыпались шутки.

В ординаторской, где собралось немало врачей, мистер Беннетт чувствовал себя свободно, непринужденно, не стесняясь проявления тиков, к чему окружающие, несомненно, привыкли. Усевшись на диван, он непроизвольно подскакивал и похлопывал по плечу своего соседа. Мистер Беннетт рассказывал мне, что в первое время работы в госпитале он ужасно стыдился своей болезни и, положим, подпрыгивал в коридоре, только предварительно убедившись, что коридор пуст. Теперь положение изменилось: к его тикам привыкли, и стесняться их проявления на людях он перестал.

Разговор в ординаторской был обычным: врачи рассказывали о своих пациентах, обсуждая главным образом тяжелые случаи. Когда дошла очередь до мистера Беннетта, он улегся на пол, чуть скорчившись, и, потрясая одной ногой, рассказал о необычном проявлении нейрофиброматоза у одного из своих пациентов, которого он недавно прооперировал. Мистера Беннетта слушали внимательно. Серьезность сообщения и необычная манера доклада резко контрастировали друг с другом. Вся сцена выглядела странной, даже диковинной, но в то же время явственно ощущалось, что зрители не видят в ней ничего необычного.

После летучки мы с мистером Беннеттом позавтракали в кафе, выпив по чашке кофе с оладьями, а затем отправились в хирургический кабинет пригоспитальной амбулатории. В приемной мистера Беннетта ждали несколько пациентов. Первым пациентом оказался проводник из Банфа, в ковбойской шляпе, клетчатой рубашке и в джинсах. Оказалось, что его придавила упавшая лошадь, в результате чего у него образовался большой кистоид поджелудочной железы. Поговорив с пациентом и выяснив, что вздутие немного уменьшилось, Беннетт пропальпировал ему брюшную полость, после чего пациенту сделали сонограмму. Изучив ее с радиологом, мистер Беннетт обрадовал пациента: «Кистоид рассосется сам по себе, операция вам не требуется. Можете вернуться к своим занятиям. Зайдите ко мне через месяц». Проводник, сияя, вышел из кабинета бодрой походкой. Позже я перекинулся парой слов с радиологом. Он отозвался о Беннетте с похвалой: «Великолепный диагностик, операции зря не делает».