В области физической антропологии он был великим новатором; для него интерес представляли исключительно живые люди. Изучение окаменелостей и скелетов, которое составляло бoльшую часть физической антропологии XIX века, его не интересовало. Он был недоволен существующими определениями расы, основанными либо на отобранных формах «чистых» представителей, либо на столь же неудовлетворительных грубых статистических «усреднениях». Вместо размытого понятия «расы» он взял за единицу для исследования привязанные к определенному месту и времени народности, тем самым предвосхитив современные направления развития в генетике. Его исследования об изменчивости человеческих типов («Изменения в строении тела потомков иммигрантов», 1911) нанесли сокрушительный удар по теориям неизменности расовых признаков. Его выводы вызвали волну критики, но впоследствии были полностью подтверждены. Особое значение имеют результаты исследований Ф. Боаса о взрослении детей. Он не только ввел понятие физиологического возраста, отделив его от хронологического, что оказало значительное влияние на педиатрию и образование; его исследования жизни детей в разных социально-экономических условиях и в особенности изучение отставаний в развитии воспитанников из детских домов сыграли важную роль в преобразовании программ ухода за детьми дошкольного возраста и принятии плана по подготовке системы приемных семей.
Сделав акцент на том, что основным механизмом наследования служат семейные линии, а не раса, он создал научную основу индивидуализма. Равенство рас не есть равенство индивидов. Каждый человек исключителен; он – творение его особой наследственности, которую может разделить разве что однояйцевый близнец, а также жизненного пути, который в том числе составляет его культура. В истинно демократическом обществе всякий индивид, вне зависимости от цвета кожи, классовой принадлежности и пола, обладает равным правом пользоваться благами своей культуры и полностью раскрывать заложенные в нем неповторимые способности. Боас от лица науки провозгласил права человека.
Во время первой своей поездки к эскимосам Ф. Боас столкнулся с парадоксом единства и многообразия культур: «Plus ca change plus c’est la meme chose»[7]
. Он писал об эскимосах: «После длительного и тесного общения с эскимосами я покидал своих арктических приятелей с тоской и сожалением. Я увидел, что они, как и мы, наслаждаются жизнью – и жизнью нелегкой! Они тоже считают природу прекрасной. Чувство дружбы также укоренилось в их сердцах. Эскимосы – такие же люди, как и мы, несмотря на то что жизнь их кажется столь примитивной в сравнении с нашей. Их чувства, их добродетели, их недостатки так же берут свое начало в природе, как и наши собственные»[8].Эти два аспекта культурной антропологии постоянно прослеживались в том, о чем он думал и о чем писал: единство человека как биологического вида, универсальность моделей его культуры (или, как ее впоследствии назовут, биограмма человека) и человеческая изобретательность, с которой он подходит к решению жизненно важных вопросов перед лицом различных и случайных условий, в какие его погрузили время и история.
Однако Боас не был склонен к культурному релятивизму, предполагавшему, что в этике не существует никаких абсолютов. У эскимосов и папуасов практика поедания ближнего своего может быть приемлемой и даже желательной, но не только оттого что первые делают это из нужды, а вторые – из религиозных убеждений. Подобные практики играют определенную роль в той конкретной культурной среде, в которой они находятся. Чтобы изучить данный феномен, антропологу надлежит подойти к нему с той же беспристрастностью, что биологу – к изучению хищных повадок тигров (которые оказываются не такими уж и хищными, как принято думать). Но такой беспристрастности трудно достичь, не запутавшись в моральных принципах, поскольку антрополог изучает людей и поскольку все мы являемся частью человечества и каждый, в глубинном смысле, есть сторож брату своему.