Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

– Привет, это Сент-Экс, – сказал голос на другом конце без лишних церемоний. – Приходи ко мне в номер. У меня есть бутылка шампанского, и она тебя ждет.

К четырем часам утра бутылка иссякла, и оба были наконец готовы лечь спать, с радостью отмечая невероятное сходство точек зрения. Первое, что сказал мэру своей небольшой деревни в Дофине вернувшийся после разгрома Шамб, были слова: «Вы лучше бы начали готовить лагерь».

– Лагерь? – переспросил пораженный мэр. – Какой?

– Как «какой»? – последовал безмятежный ответ. – Лагерь для американцев.

Как и Сент-Экс, Шамб не сомневался, что американцы должны вступить в войну, и это непременно произойдет.

После перемирия Шамб обратился к Жану Пруво – издателю «Пари суар», который переместил свой бизнес в неоккупированную зону. В прошлом он уже написал много статей для него и теперь предложил написать ряд новых – о моральном духе французских вооруженных сил на севере Африки. Пруво немедленно согласился оплатить затраты по поездке, а в Алжире генерал Тесту, местный командующий военно-воздушными силами, выделил двухмоторный «гоелан» в его распоряжение.

– Что? «Гоелан»? – Глаза Сент-Экса расширились, а на лице появилось почти мальчишеское восхищение. – Прекрасно, старик! Я лечу с тобой.

Шамб несказанно обрадовался возможности иметь такого интересного попутчика.

Из Алжира они полетели прямо в Рабат, где их принял генерал Ноге, постоянный представитель Генерального штаба в Марокко, который позже стал более осторожным, но тогда еще не делал большого секрета из своих антинемецких настроений, своего желания возобновить борьбу, как только станет возможно. Бравурная журналистская идея Шамба так захватила его, что он даже предложил ему новый «гоелан» взамен потрепанной машины, на которой они прилетели из Алжира.

В Касабланке Сент-Экс пригласил Шамба в дом доктора Анри Конта, где они устроили литературный вечер, превосходя друг друга в цитатах классиков – игра, в которой Шамб признает: «Я остался очень далеко позади». Но это интеллектуальное фехтование словесной пеной прикрывало их глубокую озабоченность происходящим; поскольку, когда настало время прощаться с хозяином, Сент-Экзюпери сказал Конту: «Я не знаю, хватит ли мне мужества не перейти на сторону Королевских военно-воздушных сил».

В Агадире оба авиатора убедились, что местный командующий, генерал Анри Мартен, благосклонно относился к идее возобновления военных действий при первом же удобном случае. Но такого они не почувствовали в их следующем месте посадки – пыльном гарнизонном городишке Ксар-эс-Сук, на южных отрогах Атласа на границе с пустыней. Полковник, командир полка спаги, не подал никаких намеков.

– Мы готовы возобновить борьбу, – объявил он за завтраком, – но если получим приказ. Основным вопросом в армии является дисциплина.

– Конечно, – согласился Шамб. – Но приказы порой безжалостны.

– Мы подчинимся, – ответил полковник, – даже если они безжалостны.

– Неужели? – вскричал Шамб. – Даже если вам прикажут стрелять в наших бывших товарищей по оружию, наших друзей?

– Да. – Ответ прозвучал категорично. – Даже в них.

Его поддержали присутствующие офицеры. Независимо ни от чего, приказы есть приказы, дисциплина превыше всего. Оба гостя вышли потрясенными.

– Но они безумцы! – кричал Сент-Экзюпери, когда они остались одни.

То же чувствовал и Шамб. Для обоих это послужило первым горьким свидетельством бескомпромиссности, предзнаменованием усиления ожесточенной борьбы между Францией Виши и Лондоном, начавшей бессмысленное кровопролитие.

Из окруженного красной стеной гарнизона Ксар-эс-Сук они вылетели на север в царственный город Фец, где провели полную ароматов ночь среди распустившихся лилий и плиточных мозаик дворца Джамаля. Когда они сели у могил султанов-меренидов, наблюдая, как сумрак, подобно мантии, опускается на большой город, украшенный золотыми главками темнеющих минаретов, им пришлось заставлять себя вспомнить, что на дворе – 1940 год, настолько мирным, погруженным в сладостный покой казалось все вокруг. И при этом чувство вины нисколько не уменьшилось на их следующей остановке (в Марракеше), когда Сент-Экзюпери с трудом отрывал себя от источавших нежный, едва заметный запах апельсиновых рощ и покрытых снегом вершин гор, как Улисс из объятий Цирцеи.