Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Таков был человек, присоединившийся к Латекоэру и Массими в августе 1919-го, ставший спустя год оперативным директором авиалинии. Ему едва исполнилось двадцать девять, но он столько всего испытал за прошедшие шесть лет, что этого хватило бы с избытком на пару человеческих жизней. Этот опыт пригодился ему в ту мрачную осень, когда за три дня его настигли два сообщения: Родье, когда-то пилотировавший самолет с Латекоэром и Массими, исчез в море где-то в районе Перпиньяна, и Гентон, другой ветеран, сгорел заживо во время крушения своего самолета где-то в скалах между Валенсией и Аликанте. Состояние глубочайшего уныния охватило авиалинию. Казалось, что препятствия чересчур уж огромны, а удары – слишком убийственны. «Резонерство сменило храбрость, а скептицизм занял место интеллекта» – так сам Дора описывал обстановку того периода годы спустя в своей поразительно рассудительной автобиографии «В ветре пропеллеров». «Мне с сожалением пришлось уволить кое-кого из коллег, в ценности которых я не сомневался и с кем был связан подлинной дружбой. Но они становились опасными для предприятия. Потеряв свою лояльность и начав распространять разрушительный критический дух, они теперь использовали свой опыт с точностью до наоборот: разъедали энтузиазм других. Некоторые из них развили в себе привычку не появляться на летном поле, как только ветер начинал свистеть за жалюзи отеля «Дю гран балькон», который они превратили в свой штаб».

Арендовали старенький автобус «Форд» для перевозки летчиков после отдыха и в Монтодране. Всех, кто не появлялся вовремя, сразу же увольняли. Женам пилотов и их любовницам, взявшим за правило собираться и с восхищением глазеть на мастерство мужчин, проявлявшееся в акробатических трюках, или умолять не подниматься в воздух при порывах ветра или в дождь, впредь запрещалось даже приближаться к летному полю.

«Героев» и «асов», отказавшихся подчиняться новому режиму, спокойно отослали упаковывать вещи. Чтобы заменять уволенных, Дора пришлось нанять других пилотов военного времени (тогда иного выбора не существовало), которых сначала пропускали через мастерские, как когда-то Массими в Ла-Шепп. «Чтобы сломать панцирь гордыни и спеси, присущий большинству из них, я ввел испытательный период, который им следовало провести в мастерских. Для некоторых из них все это: отвинчивание болтов, чистка двигателей и подъем по команде – вызывало невыносимое раздражение. Они уехали очень быстро, упрощая мою проблему выбора».

Результаты этого сугубо делового отношения не заставили себя ждать. Вместо высокомерного и пренебрежительного отношения к механикам, до того расценивавшихся ими как «низшая» порода, у пилотов выработалось чувство товарищества с людьми, от мастерства которых зависела работа двигателей самолетов, с теми, кто нередко помогал в ремонте, когда механический отказ вызывал крушение на берегу или в степи. Облик компании начал изменяться. Она превращалась из группы авантюристов-сорвиголов, склонных испытывать судьбу, в серьезное, отвечающее за перевозку почты предприятие, считавшее для себя полет обязательным даже вопреки погоде. Полетные стандарты стали приравниваться к самым жестким условиям в торговле, а доступ к Латекоэру превратился в привилегию с золотым обрезом.

Ощутимо в компании стал нарождаться и крепнуть новый кастовый дух, своеобразная честь мундира, и это оказалось самым ценным, хотя и неосязаемым приобретением авиакомпании. Тень на это бросала лишь бурно расцветающая мифология, поскольку «ветераны» стали главными действующими лицами все возрастающего списка «историй». Примером может служить случай с Жаном Мермозом, которому предназначено было стать самым известным пилотом линии, но которого едва не отвергли, когда он появился в Монтодране двумя годами раньше Сент-Экзюпери. Препровожденный в офис Дора, эту скудно обставленную комнату, где был только стол и еще большая карта Испании, исчерканная, с многочисленными пометками цветными карандашами, Мермоз уверенно вытащил свою летную карточку и военные удостоверения. Дора мельком взглянул на бумаги, не вынимая торчащей из-под усов сигареты. Мускулы вокруг его челюсти не выдавали никаких эмоций, даже намека на них.

– Вижу, – заметил он наконец, не спуская холодного неприветливого взгляда темных глаз с молодого Мермоза, – что пока вам не удалось ничего добиться.

– Но я налетал шесть сотен часов! – пылко возразил Мермоз.

Французский генерал даже написал ему необычайно теплое письмо в качестве рекомендации.

– Это и есть ничего… Ничего вообще, – пробормотал Дора.

Он оглядел Мермоза сверху вниз, отмечая необычно широкие плечи, явно атлетическое телосложение, костюм, на чистку которого бедняга потратил несколько часов, и длинные волосы, аккуратно убранные за уши.

– У вас прекрасные волосы, не так ли? – спросил он не без тени сарказма. – Хотя это не стрижка для рабочего.

– Но я прибыл к вам, чтобы устроиться пилотом!