Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Главные вопросы, обсуждавшиеся на этом собрании, касались податей. Прежде всего возник вопрос о «двадцатине» (vingtième), которую должны были уплачивать в пользу короля земледельцы и землевладельцы. На самом деле платили только первые: аристократия или совершенно отделывалась от этого налога, или доводила его до минимума; так, герцог Люксембургский не платил ничего, барон Монбуассье, получавший 60 тысяч ливров, платил только за 12 тысяч и так далее. Король предложил заменить эту подать общим налогом со всех имений, не исключая владений короля, дофина, герцога Орлеанского, графа Артуа, Мальтийского ордена и т. д. Третье сословие ухватилось за это предложение, знать была против него, в особенности герцог Люксембургский, который всеми правдами и неправдами старался увлечь на свою сторону третье сословие, даже приглашал его на обеды… Но третье сословие оказалось хитрее, чем он думал: обеды съело, а проект всё-таки провело.

Далее возник вопрос о corvée – натуральной повинности, лежавшей на крестьянах и состоявшей в починке дорог и доставке лошадей и экипажей для казенной надобности. Лавуазье предложил заменить ее денежным налогом, общим для всех сословий. Но это предложение было встречено таким негодованием со стороны дворянства, духовенства и даже некоторых членов третьего сословия, что Лавуазье пришлось взять его обратно. Оно задевало не только карман, но и гордость знатных: corvée считалась специально мужицкою податью, самим Богом предназначенною для «vilains, taillables, corvéables», то есть, по-нашему, «смердов, платящих подать и отбывающих натуральную повинность».

Затем, он составил немало докладов в качестве члена «комиссии общественного блага и земледелия»: об устройстве эмеритальной кассы для бедного населения, о мелком кредите, об уничтожении внутренних пошлин и о многих полезных и разумных вещах. Но все эти благие начинания не привели ни к чему. Собрание разошлось, оставив комиссию, которая продолжала действовать (на бумаге) до 1790 года. Но следующее собрание не состоялось, и мероприятия, выработанные первым, сделались достоянием архивов. Было уже поздно: наступила революция, и ветхая машина, которую собирались починить провинциальные собрания, разлетелась вдребезги.

Мы уже упоминали о вступлении Лавуазье в генеральный откуп. До 1779 года он был только пайщиком откупщика Бодона; по его смерти – откупщиком. Он занимал в откупе разные должности: несколько раз был инспектором – должность, требовавшая многочисленных разъездов по Франции для надзора за сбором податей, – и участвовал в различных комиссиях, внося в эту деятельность свою обычную добросовестность и энергию. В 1783 году его назначили членом административного комитета, самого важного из комитетов откупа, имевшего непосредственные отношения с правительством.

Он стремился улучшить механизм сборов, сократить издержки на содержание администрации, предлагал однообразный способ взимания для всей Франции. В Клермонтуа ему удалось избавить евреев от унизительного налога «droit de pied fourchu» [2], бравшегося только с евреев и свиней. Еврейская община в Меце отправила к нему депутацию выразить свою благодарность и поднести опресноки в знак братства.

Незадолго до революции Лавуазье сделался предметом ожесточенных нападок за один из своих проектов, касавшихся откупной системы. В то время каждый товар, ввозимый в Париж, должен был оплачиваться пошлиной, но, разумеется, масса их провозилась контрабандой. Лавуазье пришла в голову несчастная мысль: обнести Париж заставой. Исполнение этого проекта было поручено некоему Леду, который воздвиг целые укрепления, стоившие более тридцати миллионов ливров. Это случилось в 1787 году – во время, самое неподходящее для подобных предприятий, беспокойное, лихорадочное, канун революции. Формула «тащить и не пущать» решительно выходила из моды, и все, что напоминало эту формулу, возбуждало ненависть. Стена, воздвигнутая Леду, вызвала целую бурю. Уверяли, что тайная цель ее – удержать парижан в повиновении в случае восстания; в салонах ходили стихи:

Pour augmenter son numéraire,
Et raccoursir notre horizon,
La Ferme a jugé nécessaire
De nous mettre tous en prison
(Чтобы увеличить свои доходы
И стеснить наш кругозор,
Откуп счел необходимым
Засадить нас всех в тюрьму), —