Анубис

Действие на сцене было красивым, пели здорово, Гейл увлекся историей вояки, из-за которого разгорелись страсти у двух девиц царского происхождения. Одна из них была помоложе, вторая — красивее, и лично он в выборе затруднился бы. Идеальным выходом был бы союз из трех человек, но, видимо, во времена оперного действа это еще не разрешалось законом. Гейл собирался и дальше следить за перипетиями судьбы бедолаги, которого не поделили девчонки, но в момент его возвращения с победой, когда тот должен был сделать окончательный выбор одной из своих поклонниц, в зале поднялось какое-то движение. Люди оборачивались назад, от сцены: сначала несколько человек, потом больше, через минуту камера Гейла зафиксировала, что почти половина зала сидит спиной к сцене, глядя куда-то вверх. Он тоже перенаправил объектив и понял, в чем дело, — центральная ложа осветилась. Силовые поля глушили основной свет из коридора, но не мешали видеть, как адъютанты Шепарда вошли и встали вдоль стен за креслами. В дверном проеме за шторами замаячила охрана, ограждая генеральский путь от посторонних.

Грянувший на сцене триумфальный марш совпал с появлением Шепарда. Сказать, чей выход был эффектнее, Гейл не взялся бы, но египетский полководец определенно проигрывал урсулийскому во всеобщем внимании. Может быть, потому, что генерал неожиданно был в штатском, а может быть, потому, что вместе с ним в ложу вошел Лаудер. Если у Шепарда рубашка была белоснежной, то у Лаудера она была черной. Они сели рядом, и адъютанты встали за их спинами. Выражения адъютантских лиц напоминали египетских сфинксов.

Движение в зале нарастало, волны человеческого внимания, усиленные биноклями, нахлестывали и разбивались о неприступный барьер ложи, но ее посетители смотрели поверх людей на сцену, словно не было в мире ничего увлекательнее эфиопских разборок с египтянами и музыки Верди.

Антракт наступил неожиданно, Гейл вернулся на свой стульчик, откуда генеральская ложа была не видна, и торопливо переместился в холл к буфетам — не хотел, чтобы Шепард его заметил, иначе догадается, каким способом тот узнал про премьеру. Да и послушать, что говорят другие, тоже было интересно.

В коридорах тем временем творилось какое-то броуновское движение, и он застрял между полковником с женой и каким-то тощим человеком с нервным лицом.

— Вы это видели? — возмущенно спросил тощий у своих собеседников, стоявших рядом с ним в тесном кружке у стены. — Что всё это значит?

— Ничего хорошего, — шепотом отозвался полковник, держа под шелковую руку супругу. — Опять головы полетят. Все по-новой…

— В Рамзесе ночью прошли аресты, — тихо сказал один из слушавших. — Это может быть началом большой кадровой чистки. Не на премьеру же его вызвали из ссылки.

Остальные с испугом воззрились на него. Гейл отметил, что они избегают произносить имя Лаудера, и внезапно понял, что один из мотивов неприязни этих людей — банальная зависть. Не считая страха.

— Надо закрыть счета в викторианских банках, — запинаясь, пробормотал холеный тип с лошадиным лицом. — Пока до репатриаций не дошло.

— Какие репатриации? — побледнел тощий. — А как быть с вложениями в иностранные предприятия? Продавать?

— Брокеры сольют, — покачал головой полковник. — Единственный выход — срочно задекларировать. Показать доходность, заплатить налоги. Раньше, чем вызовут.

— А недвижимость на Мумбаях? С ней что делать?

— Откуда я знаю?

— Господа, а может быть, пожертвование? В приличном размере. Это как-то будет говорить о нашей лояльности?

— Конфискация скажет больше, — не удержался Гейл, нарочно медленно протискиваясь между ними. — В Президиуме поговаривают, что смертную казнь скоро вернут.

— Точно? — испугался холеный. — Вы сами слышали?

Все глаза сосредоточились на форме Гейла, и он торопливо прошел дальше к выходу из театра, чтобы не хохотать на глазах у собравшихся. В голове у него продолжал звучать триумфальный марш, и Гейл пришел к выводу, что музыка Верди, несмотря ни на что, прекрасна.

Послесловие

Транспортную капсулу еще не подали, и ждать ее приходилось на неудобном диванчике. Если бы не Лаудер, Гейл снял бы сейчас ботинки, завалился на спину и покурил бы, глядя в потолок. Тед никогда не возражал, просто отходил подальше, утверждал, что никотин понижает слух. Проверять, как отнесется к курению в своем присутствии Лаудер, Гейл морально пока не был готов.

Ему опять пришло в голову, что он понятия не имеет, как обращаться к напарнику. Дрифтеры на службе называют друг друга кличками, потому что рядом всегда есть посторонние или риск прослушки. Сам он был Головастиком, Тед — Принцессой, Креббер — Крабом. Но в отношении Лаудера такая вольность выглядела немыслимой, и даже если ему назовут подходящую кличку, как у него язык повернется? Может быть, совсем избегать имен? Обезличенно обращаться? А как, если слово «сэр» употреблять нельзя? Просто говорить «вы»? А если понадобится позвать издалека?

— Что, Эндрюс, обидно? — усмехнулся Лаудер. — Охотились на могущественного террориста, а поймали мелких жуликов.