Анук, mon amour...

Их нет, хотя я с упорством конченого идиота дую в дудку почти каждый вечер. Для удобства я перетащил во внутренний дворик одно из кресел со второго этажа (наверняка, в жилых комнатах Линн нашлось бы что-нибудь менее громоздкое, но в них я не захожу). «Возвращайся к нам опять, Джимми Дин, Джимми Дин», переложенная на птичий язык, не имеет никакого успеха. К клумбе с улитками я стараюсь не подходить, то же происходит и с пинией. Но если улитки теперь вызывают во мне лишь брезгливость, дела с пинией обстоят сложнее.

Я боюсь ее.

Страх спрятан глубоко внутри, но я почти ежесекундно чувствую его незримое присутствие, он отложил личинки в самых потаенных уголках моего тела; мне остается только надеяться, что то, что из них вылупится, – не улитки.

Я слишком часто прикасался к мозаичному красноватому стволу руками, не нужно было этого делать. Не нужно. Теперь и мои руки время от времени покрываются сукровицей, иногда – в самый неподходящий момент. Последний раз это произошло неделю назад, на презентации «Kothbнго», богемном мероприятии, от которого у меня с самого начала сводило скулы. Все выдержано в африканском стиле, Анук умерла бы со смеху, глядя на это действо. В обслуге – ни одного белого, ни одного одетого, сплошь ленивые сенегальские отбросы из двадцатого округа, которые Мари-Кристин успешно выдает за самых настоящих нубийцев. Но справедливости ради нужно заметить: в набедренных повязках и со снопом амулетов на груди они выглядят почти эпически.

Маджонг прибывает на презентацию в красном спортивном «Ягуаре».

Я бы хотел быть Маджонгом, или «Ягуаром» Маджонга, или – на крайний случай – его подружкой Лулу, лишь бы избавиться от ощущения липкой крови на руках.

Я никогда не буду Маджонгом, и крапивники никогда не прилетят.

Когда мне надоедает смотреть на безжизненные ветки пинии, я меняю объект наблюдения: теперь это единственное окно на восточной стене, примерно на уровне третьего этажа. Есть еще одно окно и на северной, почти под крышей, прямо против входа во внутренний двор. Но оно заложено кирпичами. В единственном окне на восточной стене никогда не бывает света.

Я, во всяком случае, ни разу его не видел.

Да и само окно кажется потускневшим, давно не мытым. Никаких штор, никаких жалюзи, никакого движения за мутными стеклами. Это тем более странно, ведь восточная стена принадлежит вполне респектабельному жилому дому, стоит только выйти из букинистического, пройтись до конца квартала и свернуть направо – и ты сразу же наткнешься на его фасад.

Консьерж дома, с которым я знакомлюсь (просто так, из праздного любопытства), оказывается русским, лет тридцать прожившим во Франции, но так до конца и не забывшим родной язык. Это существенно облегчает дело: несколько русских фраз – и я становлюсь обладателем почти эксклюзивной информации: на третьем этаже живут преуспевающий адвокат и не менее преуспевающий врач-проктолог, окна их квартир выходят на улицу, никаких других жильцов (и окон с противоположным улице видом) на третьем этаже нет. Я могу верить консьержу или не верить ему, но представить, что заброшенное окно находится в квартире адвоката или врача-проктолога, тоже как-то не получается.

Все меняется в день, когда я нахожу Иова.

Сам факт находки не удивляет меня, после посещения лавки Али я был готов к чему-то подобному. Но я нахожу Иова вовсе не там, где он время от времени появлялся – в компании полуящериц-полусамандр и средневековой стены.

Иов ждет меня на клумбе, не той, которая заселена улитками, – второй. Иов – этот библейский символ веры – на поверку оказывается небольшой и почти неиспользованной пачкой сигаретной бумаги для самокруток.

«JOB».

Жаль, что в последнее время я курю очень редко и в основном траву. Это происходит под неусыпным оком Маджонга, большого специалиста по сворачиванию самокруток, цивильных сигарет он не признает. Бумага, которой обычно пользуется Маджонг: «Rizla» и «Club S.D.Mondiano», его подружка Лулу предпочитает веселенькую разноцветную «Music boogie-woogie».

«JOB» никак не назовешь веселеньким: кельтский орнамент на обратной стороне черного жесткого картона, готическая «О», больше похожая на ромб. Само название заключено в золотистый прямоугольник, «JOB» выглядит так же, как на картине с рептилиями. Даже нитка, скрепляющая бумагу, – такая же.

Найденный мной «JOB» заметно – раза в полтора – шире маджонговской «Ризлы» (две улитки в длину и одна – в ширину); по сравнению с ней он несколько старомоден, но и ровесником библейского Иова вряд ли является. Скорее всего, я имею дело с vintage-вариантом марки.

Стоит мне найти бумагу для сигарет (вопрос, каким образом она попала на клумбу и почему я заметил ее только сейчас, остается открытым); стоит мне найти бумагу, как тут же возникает непреодолимое желание закурить.

Табака у меня нет.

Наверняка он водится в жилых комнатах Линн, также, как и бумажные гепарды Эрве, как и кубинские омары Энрике; наверняка он там водится, но в комнаты Линн я не захожу.