Анж Питу

И он встал в позу Лекена в роли Оросмана, когда тот, найдя письмо, обвиняет Заиру.

— Погодите, погодите, — сказал Питу, выведенный из себя подобным обвинением, — вы преувеличиваете, господин аббат.

— Я преувеличиваю; значит, ты вешал немножко, значит, ты потрошил немножко, бедное дитя!

— Господин аббат, вы же знаете, что это не я, вы же знаете, что это Питт.

— Какой Питт?

— Питт Младший, сын Питта Старшего, лорда Чатама, который давал деньги со словами: «Пусть не жалеют денег и не дают мне никакого отчета». Если бы вы понимали по-английски, я сказал бы вам это по-английски, но вы ведь не понимаете.

— Ты хочешь сказать, что ты знаешь по-английски?

— Меня научил господин Жильбер.

— За три недели? Жалкий обманщик!

Питу увидел, что пошел по неправильному пути.

— Послушайте, господин аббат, — сказал он, — я больше ни о чем с вами не спорю, у вас свои взгляды, у меня — свои.

— Да неужели?

— Каждый волен иметь свои взгляды.

— Ты признаешь это. Господин Питу позволяет мне иметь собственные взгляды; благодарю вас, господин Питу.

— Ну вот, вы опять сердитесь. Если так будет продолжаться, мы никогда не дойдем до того, что меня к вам привело.

— Несчастный! Так тебя что-то привело? Ты, может быть, избран депутатом? — насмешливо расхохотался аббат.

— Господин аббат, — сказал Питу, отброшенный на позиции, которые он хотел занять с самого начала спора. — Господин аббат, вы знаете, как я всегда уважал ваш характер.

— Ну-ну, поговорим теперь об этом.

— И как я неизменно восхищался вашей ученостью, — прибавил Питу.

— Змея подколодная! — сказал аббат.

— Я! — произнес Питу. — Да что вы!

— Ну, о чем ты собрался меня просить? Чтобы я взял тебя обратно? Нет, нет, я не стану портить моих учеников; нет, в тебя проник вредоносный яд, его невозможно вытравить. Ты погубишь мои молодые побеги: infecit pabula tabo[47].

— Но, господин аббат…

— И не проси у меня пищи, если хочешь поесть, ибо я полагаю, что свирепые вешатели из Парижа испытывают голод, как все обычные люди. Они испытывают голод! О боги! В конце концов, если ты требуешь, чтобы я бросил тебе кусок свежего мяса, ты его получишь. Но за порогом, в корзинке — так в Риме хозяева подавали своим псам.

— Господин аббат, — сказал Питу, расправив плечи, — я не прошу у вас пропитания: слава Богу, я могу прокормиться сам! И я не хочу никому быть в тягость.

— А! — удивился аббат.

— Я живу как все, не побираясь, благодаря изобретательности, которой одарила меня природа. Я живу своим трудом и, более того, настолько далек от мысли быть в тягость моим согражданам, что многие из них выбрали меня командиром.

— Да? — произнес аббат с таким изумлением и таким ужасом, словно наступил на змею.

— Да, да, выбрали меня командиром, — любезно повторил Питу.

— Командиром чего?

— Командиром войска свободных людей, — отвечал Питу.

— О Боже мой! — вскричал аббат. — Несчастный сошел с ума.

— Командиром национальной гвардии Арамона, — закончил Питу с притворной скромностью.

Аббат наклонился к Питу, чтобы лучше разглядеть в его чертах подтверждение своих слов.

— В Арамоне есть национальная гвардия! — взревел он.

— Да, господин аббат.

— И ты ее командир?

— Да, господин аббат.

— Ты, Питу?

— Я, Питу.

Аббат воздел руки, как Финей.

— Какая мерзость! — пробормотал он — Как не прийти в отчаяние!

— Вам, должно быть, известно, господин аббат, — ласково сказал Питу, — что национальная гвардия призвана охранять жизнь, свободу и собственность граждан.

— О-о! — в отчаянии стонал старик.

— И в деревне она должна быть особенно хорошо вооружена, дабы противостоять бандам разбойников, — продолжал Питу.

— Бандам, главарем которых ты являешься! — вскричал аббат. — Бандам, грабителей, бандам поджигателей, бандам убийц!

— О, не путайте, дорогой господин аббат, — надеюсь, когда вы увидите моих солдат, вы поймете, что никогда еще более честные граждане…

— Замолчи! Замолчи!

— Не сомневайтесь, господин аббат: мы ваши подлинные защитники, доказательство чему — то, что я пришел прямо к вам.

— Зачем? — спросил аббат.

— Да вот… — сказал Питу, почесывая ухо и глядя, куда упала его каска, чтобы понять, не слишком ли далеко он отступит за линию обороны, если пойдет и подберет эту существенную часть своего военного обмундирования.

Каска валялась всего в нескольких шагах от парадной двери, выходящей на улицу Суасон.

— Я спросил тебя, зачем? — повторил аббат.

— Так вот, господин аббат, — сказал Питу, пятясь на два шага по направлению к каске, — позвольте мне изложить причину моего прихода в надежде на вашу мудрость.

— Вступление закончено, — пробормотал аббат, — теперь переходи к повествованию.

Питу сделал еще два шага по направлению к своей каске.

Но, всякий раз как Питу делал два шага назад, к своей каске, аббат, чтобы сохранить разделявшее их расстояние, делал два шага вперед, к Питу.

— Так вот, — сказал Питу, начиная храбриться по мере приближения к орудию обороны, — солдатам необходимы ружья, а у нас их нет.

— Ах, у вас нет ружей! — вскричал аббат, притопывая от радости. — У них нет ружей! Ах, вот, право, превосходные солдаты!