– Я хочу сказать, что если останусь здесь, как вы предлагаете, – весь задрожав, воскликнул Бийо, – то первого же негодяя, который на моих глазах станет перебрасывать через фонарь веревку, повешу на этой же веревке собственными руками.
Жильбер улыбнулся немного шире.
– Выходит, ты меня понял, – проговорил он, – и сам уже готов отправлять людей на тот свет.
– Негодяев – да.
– Скажи, Бийо, ты видел, как убивали де Лома, Делоне, Флесселя, Фулона и Бертье?
– Видел.
– А как их называли те, кто убивал?
– Негодяями.
– Верно, – подтвердил Питу, – они их называли негодяями.
– Да, но все равно я прав, – настаивал Бийо.
– Ты будешь прав, когда станешь вешать, а если повесят тебя, будешь не прав.
Столь мощный удар заставил Бийо повесить голову, но через несколько секунд он снова с достоинством ее поднял.
– Значит, вы уверяете, – сказал он, – что тот, кто убивает беззащитных людей и всеми за это уважаем, такой же француз, как я?
– А, это другое дело, – ответил Жильбер. – Да, во Франции есть самые разные французы. Во-первых, французский народ, это – Питу, ты, я. Затем есть французское духовенство и французское дворянство. То есть во Франции существуют три вида французов, и каждый, со своей точки зрения, вернее, с точки зрения своих интересов – француз, и это, не считая короля Франции, который по-своему тоже француз. Понимаешь, Бийо, в различии всех этих французов между собой и заключается подлинная причина революции. Ты француз на свой манер, аббат Мори[177] – на свой, отличный от твоего; Мирабо не такой француз, как ты, а король не такой, как Мирабо. Милый мой друг Бийо, человек с чистым сердцем и здравым рассудком, ты войдешь во вторую часть сочинения, которое я теперь пишу. Доставь мне удовольствие, взгляни-ка вот на это.
С этими словами Жильбер показал Бийо лист бумаги с напечатанным на нем текстом.
– Что это? – спросил тот, беря лист в руки.
– Прочти.
– Да вы же знаете, что я не умею читать.
– Пусть тогда прочтет Питу.
Питу поднялся с пола, встал на цыпочки и заглянул фермеру через плечо.
– Это не по-французски, – сказал он, – не по-латыни и не по-гречески.
– Это по-английски, – ответил Жильбер.
– По-английски я не умею, – гордо отозвался Питу.
– А я умею и переведу вам эту бумагу, – сказал Жильбер. – Только сначала прочтите подпись.
– Питт, – прочитал Питу. – Кто таков этот Питт?
– Сейчас объясню, – успокоил его Жильбер.
XIV. Питты
– Питт, – начал Жильбер, – это сын Питта[178].
– Погоди-ка, – прервал его Питу. – Это похоже на Священное писание. Стало быть, существует Питт Первый и Питт Второй?
– Да, и Питт Первый, друзья мои… Вот слушайте, я вам сейчас расскажу.
– Слушаем, – в один голос ответили Бийо и Питу.
– Питт Первый был в течение тридцати лет заклятым врагом Франции. Прикованный подагрой к своему кабинету, он сражался оттуда с Монкальмом и Водрейлем в Америке, Сюфреном и д’Эстеном на море, Ноайлем и Брольи на суше[179]. Главной мыслью его политики было лишить Францию господства в Европе. За тридцать лет он отобрал у нас одну за другой все колонии, фактории и прибрежные владения в Индии, полторы тысячи квадратных лье в Канаде, а когда увидел, что Франция на три четверти разрушена, завещал своему сыну довершить ее гибель.
– Вот оно что, – явно заинтересовавшись, заметил Бийо. – Значит, этот теперешний Питт…
– Да, – подхватил Жильбер, – это сын Питта, которого вы уже знаете, папаша Бийо, о котором был наслышан Питу, равно как и весь мир, и которому в мае стукнуло тридцать лет.
– Тридцать?
– Сейчас увидите, друзья мои, что он не теряет времени зря. Вот уже семь лет он правит Англией, семь лет осуществляет на практике теории своего папеньки.
– Похоже, мы избавимся от него еще не скоро, – заметил Бийо.
– Верно, тем более что Питты невероятно живучи. Позвольте, я приведу вам пример.
Легонько кивнув, Питу и Бийо дали понять, что они внимательно слушают.
Жильбер продолжал:
– В тысяча семьсот семьдесят восьмом году отец нашего врага был при смерти. Врачи поставили его в известность, что жизнь его висит на волоске, который может порваться из-за малейшего усилия. В то время в парламенте обсуждался вопрос об уходе из американских колоний и предоставлении им независимости, чтобы избежать разжигаемой Францией войны, которая грозила поглотить большую часть богатств и войск Великобритании.
Как раз в этот момент Людовик Шестнадцатый, награжденный сейчас французской нацией титулом отца французской свободы, торжественно признал независимость Америки, где на полях битв и в дипломатических переговорах главную роль играли французская шпага и французская мысль. Англия, со своей стороны, предложила Вашингтону, предводителю повстанцев, признать американскую нацию, если она войдет в союз с Англией против Франции.
– Мне кажется, – заметил Бийо, – что порядочные люди не делают и не принимают подобных предложений.