Анж Питу

От этих слов посеяло добродетелью и покоем, и фермер словно очнулся от сна; собрав все свои силы, он вновь пробился сквозь толпу и ушел подальше от этой бойни.

– Да, – сказал он Питу, – я тоже.

И он решился повидать Жильбера, который жил в Версале. После путешествия короля в Париж королева удалила Жильбера из своего окружения, и он стал правой рукой вернувшегося на свой пост Неккера; отрешившись от романа своей жизни во имя истории всех людей, Жильбер пытался добиться процветания общества посредством всеобщей нищеты.

Питу, как обычно, следовал за Бийо.

Обоих провели в рабочий кабинет доктора.

– Доктор, я возвращаюсь к себе на ферму, – сообщил Бийо.

– Почему? – спросил Жильбер.

– Потому что я ненавижу Париж.

– А, да, я понимаю, вы устали, – холодно сказал Жильбер.

– Я больше не могу.

– Вы разочаровались в революции?

– Я жду-не дождусь ее конца. Жильбер печально улыбнулся:

– Она только начинается.

– О! – поразился Бийо.

– Это вас удивляет?

– Что меня удивляет, так это ваше хладнокровие.

– Друг мой, знаете ли вы, откуда у меня такое хладнокровие? – спросил Жильбер.

– Оно может происходить только из убеждения.

– Верно.

– И каково же ваше убеждение?

– Угадайте.

– Что все кончится хорошо?

Жильбер улыбнулся еще печальнее, чем в первый раз:

– Нет, напротив, что все кончится плохо. Бийо вскрикнул от удивления.

Что до Питу, то он лишь таращил глаза: он ничего не мог уразуметь.

– Неужели? – сказал Бийо, почесав в затылке своей здоровенной лапищей. – Неужели? Что-то я плохо понимаю.

– Берите стул, Бийо, и садитесь рядом со мной, – пригласил Жильбер.

Бийо повиновался.

– Совсем рядом, поближе, чтобы меня слышали только вы и никто больше.

– А как же я, господин Жильбер? – робко спросил Питу, давая понять, что если Жильбер хочет, он готов удалиться.

– Нет, нет, оставайся, – сказал доктор. – Ты молод, тебе полезно послушать.

Питу навострил уши, такие же огромные, как и глаза, и сел на пол рядом со стулом папаши Бийо.

Зрелище было довольно забавное – три человека держали в кабинете Жильбера тайный совет, сидя перед столом, заваленным письмами; бумагами, свежеотпечатанными брошюрами и газетами, в четырех шагах от двери, которую тщетно осаждали просители и жалобщики, чей натиск сдерживал подслеповатый однорукий старик-служитель.

– Я слушаю, – сказал Бийо, – объясните, господин Жильбер. Почему все это плохо кончится?

– Так вот, знаете ли вы, дружище, чем я сейчас занимаюсь?

– Вы что-то пишете.

– А что я пишу, Бийо?

– Как я могу это угадать, ведь читать-то я не умею. Питу робко поднял голову и бросил взгляд в бумагу, лежавшую перед доктором.

– Здесь цифры, – сказал он.

– Да, здесь цифры. Так вот, в этих цифрах разом и разоренье и спасенье Франции.

– Смотри-ка! – удивился Бийо.

– Смотри-ка, смотри-ка! – повторил Питу.

– Завтра эти цифры напечатают, – продолжал доктор, – они проникнут в королевский дворец, в замок знатного сеньора и в хижину бедняка и потребуют у каждого четверть его дохода.

– Как это? – не понял Бийо.

– Бедная тетушка Анжелика, – пробормотал Питу, – какую она скорчит рожу!

– А как вы думаете, милейший? – продолжал Жильбер. – Как совершать революции, мы тут как тут! А теперь приходится за это платить.

– Ну что ж, – стоически отозвался Бийо. – Ну что ж, будем платить.

– Черт побери! – произнес Жильбер. – Вы человек убежденный, и ваш ответ меня нисколько не удивит; а вот те, кто не убеждены…

– Те, кто не убеждены?

– Да, как поступят они?

– Они будут против, – твердо сказал Бийо, и было ясно, что если бы у него стали требовать четвертую часть Дохода на нечто, противное его убеждениям, он стал бы отбиваться руками и ногами.

– Выходит, борьба, – произнес Жильбер.

– Но большинство… – начал Бийо.

– Договаривайте, мой друг.

– Большинство на то и большинство, чтобы настоять на своем.

– Значит, притеснение.

Бийо посмотрел на Жильбера сначала с сомнением, затем глаза его засветились пониманием.

– Погодите, Бийо! Я знаю, что вы мне скажете. У дворян, мол, и духовенства есть все, не правда ли?

– Это верно, – согласился Бийо. – Поэтому монастыри…

– Монастыри?

– Монастыри благоденствуют.

– Noturo certumque18, – проворчал Питу.

– Налоги, которые платят дворяне, не сравнить с нашими. Я, фермер, один плачу вдвое, если не втрое больше, чем мои соседи братья де Шарни, у которых на троих приходится более двухсот тысяч ливров ренты.

– Вы что же, – продолжал Жильбер, – не согласны с тем, что дворяне и священники такие же французы, как и вы?

Питу насторожился: патриотизм в то время измерялся крепостью локтей на Гревской площади, и слова Жильбера звучали ересью.

– Вы никак не желаете признавать, друг мой, что все эти дворяне и священники, которые все берут и ничего не дают, такие же патриоты, как и вы?

– Я этого не признаю.

– Вы заблуждаетесь, дорогой мой, вы заблуждаетесь. Они еще большие патриоты, и скоро я вам это докажу.

– Вот еще! – произнес Бийо. – Я с этим не согласен.

– Из-за привилегий, не так ли?

– Черт подери!

– Погодите.

– Я жду.

– Заверяю вас, Бийо, что через три дня самым привилегированным человеком во Франции станет тот, у кого ничего нет.

– Значит, это буду я, – серьезно сказал Питу.