Анжелика. Мученик Нотр-Дама

— Ну, вот вам и лучше, малышка! А я уж было засомневалась, жива ли. Приходил лекарь, сделал вам кровопускание. Но я думаю, вам дурно потому, что скоро начнутся роды.

— Нет-нет, — Анжелика положила руку на живот. — Я жду ребенка только недели через три. Отчего так темно?

— А как же, ведь уже поздно. Только что отзвонили к вечере.

— А костер?

— Все закончилось, — и женщина добавила, понизив голос: — Но длилось долго. Ну и денек сегодня выдался! Тело догорело только к двум часам пополудни. Когда стали рассеивать пепел, началась настоящая драка — все хотели получить хоть щепотку! Даже палача едва на куски не разорвали.

Она помолчала и спросила:

— А вы его знали, этого колдуна?

— Нет, — выдавила из себя Анжелика, — нет! Понятия не имею, что на меня нашло. Просто я никогда в жизни ничего подобного не видала.

— Да. В первый раз это производит ужасное впечатление. Мы-то, торговцы с Гревской площади, столько уже всего перевидали, что нас ничем не проймешь. Даже вроде не хватает чего-то, если на виселице никто не болтается.

Анжелике хотелось отблагодарить этих добрых людей, но у нее оставалась только какая-то мелочь. Она сказала, что вернется позже и возвратит хозяевам лавки деньги, которые они заплатили лекарю.

В синих вечерних сумерках колокол на Ратуше возвестил об окончании рабочего дня. С приходом ночи заметно похолодало.

На краю площади ветер шевелил похожие на огненные лепестки огромного цветка красные угли — все, что осталось от костра. Подойдя ближе, Анжелика услышала голос мэтра Обена, который вместе со своими помощниками наводил на площади порядок. Она нерешительно приблизилась к нему, не зная толком, что именно хотела бы у него спросить.

Палач сразу же узнал ее.

— А, вот и вы! — сказал он. — Я вас ждал. Вот ваши тридцать экю.

Анжелика, ничего не понимая, смотрела на кошелек, который он ей протягивал.

— Я не смог его задушить, — с искренним сожалением произнес палач, — но это не моя вина.

Он наклонился к ее уху и прошептал:

— Кто-то завязал веревку узлом.

— Узлом?

— Да. Похоже, этот человек что-то заподозрил и завязал узел, чтобы осужденного нельзя было задушить — понимаете, петля не скользила, а мне уже пора было спускаться.

Палач медленно выпрямился и добавил:

— Думаю, эту шутку сыграл с нами тот монах с мрачным взглядом.

Он колебался, глядя на обращенное к нему бледное лицо женщины, словно спрашивал себя, нужно ли рассказывать остальное. По характеру палач не был болтлив, к тому же боялся сказать лишнее. Но он все же решился заговорить — словно его подтолкнуло что-то, что было сильнее его неприязни к разговорам. Он снова наклонился к уху Анжелики.

— Сдается мне, колдун знал, что так случится. Когда он увидел меня с веревкой в руках, он сказал мне: «Слишком поздно! Уходи отсюда побыстрее, палач!»

Анжелике показалось, что она сейчас снова упадет в обморок. Слова палача наполнили невыносимым горем ее истерзанное сердце, в котором нежность к Жоффрею смешивалась с лютой ненавистью к монаху Беше. Такая душевная рана уже никогда не затянется.

— Оставьте деньги себе, — сказала она бесцветным голосом.

Из тени эшафота вышла неприметная фигура капеллана. Он приблизился к Анжелике, но та в ужасе отшатнулась — складки его сутаны источали тошнотворную вонь, смесь пепла и сгоревшей плоти.

— Я знал, что вы придете, сестра, — сказал он. — Я ждал вас. И хотел заверить, что ваш муж, подле которого я находился все утро, умер, как истинный христианин. Он был готов к смерти и не противился воле Божией. Он не хотел расставаться с жизнью, но не боялся смерти. Несколько раз он повторил, что будет рад встретиться лицом к лицу с Творцом всего сущего. Мне кажется, огромным утешением для него была уверенность, что он узнает наконец… — голос аббата стал неуверенным и даже несколько удивленным, — узнает наконец, вертится ли Земля[66].

— О! — воскликнула Анжелика, которую вызванный последней фразой гнев привел в чувство. — Как это на него похоже! Все мужчины одинаковы. Ему нет никакого дела до того, что он оставляет меня в нищете и отчаянии на этой самой Земле, которая то ли вертится, то ли нет!

— Да нет же, сестра моя, нет! Он много раз повторял: «Скажите ей, что я люблю ее. Она наполнила мою жизнь. Увы! В ее жизни я останусь лишь эпизодом; но я верю, что она сможет стать счастливой». И еще он просил передать, что хотел бы назвать ребенка Кантором, если родится мальчик, и Клеманс, если это будет девочка.

Кантор де Мармон, трубадур из Лангедока, и Клеманс Изор, муза «Цветочных игр» Тулузы…

Каким все это теперь казалось далеким! Насколько иллюзорным выглядел тот мир на фоне тех страшных часов, которые недавно пережила Анжелика! Она побрела в сторону Тампля, но каждый шаг давался ей с большим трудом.

Еще некоторое время она цеплялась за обиду на Жоффрея, и эта обида придавала ей сил. Конечно, его, мужчину, не волновали разные там женские глупости — что она здесь заливается слезами, а душа ее стонет от боли. Ну не чепуха ли?.. Зато он, по ту сторону жизни, наконец найдет ответ на вопрос, который занимал его возвышенный ученый ум!..