Ап (СИ)

   - Я стояла перед ним и не могла шагнуть, не могла пошевелиться. - сказала Афина и сжала сигарету в кулак, сминая ее и не заметив ожога: - он мог пожелать чего угодно. И он пожелал...

   Я мог представить себе эту сцену в отвратительных деталях, каждый мужчина иногда хочет этого, владеть, доминировать и унижать привлекательную женщину, сделать ее своей рабыней и тут главное не ее тело, а ее душа, это мы уже проходили. У меня никогда это не получалось, как бы мы ни пробовали. Как-то раз, договорившись с Адой о том, что я буду ее безжалостно насиловать как маньяк и условившись о том, что безопасным словом будет "Желтая селедка" - я повалил ее на кровать, сорвал одежду и принялся покрывать поцелуями тело, даже не поцелуями, а такими отвратительными засосами, мерзко вывалив язык - как и положено маньяку. Она сопротивлялась, а я брал ее силой, подавляя сопротивление. И тут она говорит мне - совершенно спокойным голосом, прекратив свои крики и стоны, говорит - только в глаза не целую, косметика смажется. И я ей отвечаю - конечно, не буду. И тут она начинает хохотать совершенно диким хохотом, валяясь по кровати и держась за живот. Я, надо сказать, чувствовал себя совершенно глупо, стоя над хохочущей голой девушкой с членом наперевес. Отсмеявшись, она сказала, что вдруг поняла, - говорить такие вещи маньяку глупо, но уж ожидать от него ответа - да, конечно, какие проблемы - это просто улет и она теперь маньяка во мне просто не в состоянии видеть и давай займемся этим без игр, а то у нее живот болит от смеха. Видимо, я воспитан в традициях женопоклонников, меня учили, что женщину нельзя бить, что согласие должно быть выражено в словах четко и однозначно, недвусмысленно и скреплено печатями в двух экземплярах. И я никогда не понимал - когда уже можно. Марина всегда говорила мне что ты, Виталя, тормоз. Вот, дескать, прямо сейчас ты мог бы взять меня прямо тут, разложить на рабочем столе в моем кабинете и я бы не сказала бы тебе ни слова, но ты снова протормозил. И тогда, на мосту. И тот раз в машине. И вообще. Да, кивал я, я тормоз. Но я не вижу ваши знаки, ваши знамения, ваши намеки. Откуда мне знать, что "дрожание левой икры есть великий признак"?! Я, демоны меня побери, человек, не понимающий двусмысленностей и намеков. Хотите, так сказать в койку, скажите это словами. Ртом. Напишите на бумаге, не надо мне тут ваших двенадцати признаков, расширенных зрачков и легких касаний руки.

   Может быть поэтому, а может по другой причине я никогда не мог принять насилия по отношению к женщинам. Как-то не лежало оно на сердце. Но я могу себе представить, что именно стал бы делать человек, именно этот человек, получив себе абсолютную власть над другим человеком. Над женщиной. И ему было этого мало. Ему нужно было не тело. Ему нужна была душа. Я все понял еще до того, как Афина закончила. Чем сильней она сопротивлялась - ментально, не физически, тем сильней ему хотелось ее уничтожить, именно морально. Она видела, как ее родные забыли про нее, несколько слов и вот они уже смотрят на нее как на чужого человека. Она видела, как рушилось все, что она строила и создавала годами. Как из гордой и властной женщины она превращалась в животное, в дрессированное животное, дрожащее и следящее за рукой с кнутом. Но она все еще оставалась человеком.

   - Я не знаю, почему. - сказала Афина, ее голос звучал сухо и хрипло. В комнате наступил полумрак, мы разговаривали уже два часа подряд, но никто не включил свет, а я не хотел, да и не мог прервать ее рассказ.